Письма в небеса

Оказавшись в две тысячи девятнадцатом году, я действовал по заранее продуманному плану – в обычном ломбарде мне понадобились бы документы, но улица всегда дает то, что просишь. Оббитые и проржавевшие бока мусорных контейнеров, почтовые ящики, столбы, телефонные будки и стены глухих переулков несут на себе бремя объявлений для людей вроде меня.

За пару колец и серебряную брошь я выручил у менялы несколько тысяч долларов. От одного только взгляда на перстни его глаза вылезли из орбит и едва ли не искрились жаждой наживы.

– Приятно иметь дело с таким человеком, – вкрадчиво проговорил торгаш и приторно улыбнулся, сощурив глаза. Я пожал его липкую ладонь и попросил вызвать такси. Еще одно дело осталось нерешенным.

Машина остановилась за поворотом.

Я заподозрил неладное еще издалека, завидев почерневшие крыши. В барабанных перепонках раздался надсадный кашель Мика. Не обращая внимания на разраставшуюся в груди пустоту, я вбежал в выгоревший до самых стальных кишок пакгауз и замер, пытаясь совладать с потоком чувств. Тоска сдавила мое сердце серой когтистой дланью.

Тщетно я пытался разглядеть что-то в груде металлолома. Пожар случился давно.

Призраки друзей, воссозданные в памяти, все так же сидели у огня. Бо мычал незатейливую песенку, Пит занимался псом, а старина Мик по своему обыкновению молчал, глядя в пламя, и очесывал задумчиво бороду.

«Майя!»

Пит вскочил и пронесся сквозь меня к выходу.

Они растаяли с порывом ледяного ветра.

Я выбрался из завала и закурил, глядя на безучастный ко всему происходящему, равнодушный Гудзон, лениво несущий свои воды в безбрежность. Внезапно, мое внимание привлекло нечто, выбивающееся из общей картины зимнего утра. Рыжая, вся в опалинах шкура, чуть припорошенная снегом, справа от входа в богадельню. Я не сразу заметил ее, но в следующий момент сигарета выпала из моих рук.

Аксель. Он уже давно окоченел, ссохся, промерзнув насквозь. Ретривер навсегда замер в нелепой позе, поджав обрубок передней лапы к морде. Серый язык, покрытый инеем, вывалился набок.

Чуть выше левого глаза в черепе зияла круглая дыра. Сев в мерзлую кашу я обхватил лицо руками и завыл.

***

Сколько времени я просидел там, вскармливая образами расправы мстительное чудовище, выросшее внутри меня, я не знал, но улицы Нью Йорка осветились желтым светом ночных фонарей, а я брел не разбирая пути. Нью Йорк поражал контрастами. Там, где когда-то располагались привычные мне здания, теперь выросли магазины со всевозможными вывесками, рекламами, лозунгами. Город тонул в многогранной пестроте цвета. Готов ли двадцать первый век использовать изобретение Ника, не во зло, но во благо? Так думал я, глиссируя в многоликой толпе. Сказать ли Софи правду или дальше чахнуть над изобретением, опасаясь повторения?

Почувствовав укол совести, я остановился, глядя на стремительный поток машин. Странная штука, я жив, но человек, написавший обо мне в некрологе уже мертв. В этой реальности нет больше ни Карен Пэйдж, ни Костолома Чарли, ни Дейзи Джонсон. Я ощущал себя владельцем философского камня, но не испытывал радость от обладания.

Мне несказанно повезло – Пожилой мужчина, к которому я обратился с вопросом, предложил подвезти меня. Всю дорогу мы молча слушали радио, чему я был несказанно рад. Он высадил меня у небольшого магазинчика с красной крышей и пожелал удачи.

Ноги сами вынесли меня к дому Софи. В окнах горел свет.

Голова наполнились дурными мыслями. Час, а может и больше, я пялился в окна, и боялся, что она увидит меня, и откроет окно, чтобы крикнуть что нибудь вроде «пошёл прочь, извращенец».

Потом я стал думать о том, что она не одна, и искал оправдания трусости, грозившей перевесить чашу в свою пользу.

– Ну ты и придурок, Броуди, – сказал я, и не давая себе опомниться, направился к заветной двери.

Я продолжал давить на звонок, даже когда она приоткрыла дверь, оставив накинутой цепочку.

– Я пришёл поговорить, – сказал я, чувствуя, как горят уши.

– Лучше поздно, чем никогда?

Щелкнул засов.

– Входи.

Я кожей чувствовал возникшее между нами напряжение.

«Давай, скажи правду, будь мужчиной!»

Я мучительно хватался за каждую мысль и выжимал её до капли, как губку.

– Кофе? – сухо спросила она, но я уловил, как дрогнул ее голос на последнем слоге.

– Не откажусь.

София сложила руки на груди, и заговорила, разглядывая разводы на кафеле.

– Это твое дело, Мэтью, ты можешь ничего мне не объяснять, но… но…

Она отвернулась, и с остервенением принялась тереть полотенцем только что вымытую чашку.

Я наблюдал, как она колдует с аппаратом, готовящим кофе.

Чудная штука.

Софи поставила передо мной чашку, а сама села напротив. Я молча смотрел на гладь кофейного озера. Никто из нас не решался заговорить.

«Ах, Софи! Моя милая Софи, если бы только я мог открыться тебе!»

– Если бы я сказал тебе, что не все так просто… – хрипло начал я.

– Ты что, по ночам натягиваешь маску и спасаешь мир? – Софи улыбнулась, но глаза оставались печальными.

Я не понял, о чем она говорит, но сердце моё – застывший кусок вулканического стекла – забилось быстрее. Я накрыл ладонью её ледяную ладонь.