Письма В. Досталу, В. Арсланову, М. Михайлову. 1959–1983

Впрочем, это ещё требует проверки. При первом беглом знакомстве с его громадным трудом я вижу, что далеко не всё могу в нем одобрить. Лукач – человек громадных конкретных знаний, но в теоретической марксистской мысли он, на мой взгляд, не всегда достаточно требователен. Здесь между нами большая разница. Я не в состоянии заполнить недостающие звенья научной логики общими фразами и не признаю такого метода. Мы разные натуры. Лукач чрезвычайно продуктивен в литературном отношении, я продуктивен только в сфере мысли. Он не был знаком со всеми моими выводами, так как я больше читал лекции, чем писал. На это были свои причины, да и натура моя более склонна к размышлению и, во всяком случае, не терпит ничего, выраженного наполовину и в неадекватной форме. Лукач называл меня «эпикурейцем». Возможно, что он был прав, если прибавить к этому, что Ваш эпикуреец с молодых лет не знает отдыха.

Должен, однако, признать, что я преклоняюсь перед производительностью Лукача, перед его уверенностью в том, что всё, написанное им, необходимо и принесёт пользу даже при неполноте или слабости развития мысли, не говоря уже о литературных достоинствах. Его продуктивность плюс общие условия сделали то, что мир узнал некоторую часть наших идей тридцатых годов из уст Лукача, и теперь уже трудно, если не просто невозможно, восстановить действительное положение вещей. Под влиянием своей мировой славы и сам Лукач смотрит теперь на себя, вероятно, иначе, чем в 1939 г. Отсюда естественная иллюзия насчёт «школы Лукача» в Советском Союзе, тем более, что эта иллюзия сознательно поддерживается заинтересованными лицами. Но вопрос имеет и другую сторону. Я уже говорил о том, что Лукач блестяще применил наши общие идеи к истории западной культуры, но сделал это, разумеется, с некоторыми особенностями, принадлежащими ему лично. Полного выражения этих идей, в моём понимании, я у него не нахожу. Кроме того, прошло уже четверть века с тех пор, как мы расстались. За это время каждый из нас проделал свой путь, и наши пути в некоторых отношениях разошлись. Как я вижу из его «Эстетики» и особенно из его статей, излагающих содержание его будущей «Онтологии»¹⁸², старик пошёл в сторону тех философских настроений, которые модны сейчас на Западе, отчасти возвращаясь к взглядам своей молодости. Он подчёркивает теперь не объективную диалектику познания, исходящую из теории отражения, а субъективно-действенный момент. Конечно, это даровито, интересно, но, с моей точки зрения, автор слишком самонадеянно берётся за обобщение первых принципов социальной философии. Не примите это за манию величия, это просто память о прежнем опыте – если бы мы продолжали наше теоретическое общение, он шёл бы в более верном направлении. Разумеется, за то, что происходит на таком большом расстоянии от меня, я не отвечаю. Самое забавное состоит в том, что сам Лукач приближается теперь к точке зрения гонителей «школы Лукача» (например, во Франции, и не только), переодевающих обыкновенный субъективизм двадцатого века в марксистские фразы.

Вот всё, что я могу ответить на Ваш сложный вопрос. Пишите в своём предисловии, что хотите, но остерегитесь, пожалуйста, чтобы старик не был задет. За мою «славу» не беспокойтесь. Если у меня будет время и возможность, если я сумею опубликовать хотя бы некоторую часть моего эпикурейского запаса идей, дело о моей мнимой зависимости от Лукача будет, как говорится, пересмотрено. А если даже этого не случится, то личные обиды, при всей их болезненности для нас, не являются последним нравственным рубежом, на котором стоит сражаться.

Вы пишете, что мои работы нужны Вашему обществу для возобновления или даже основания марксистской традиции. Хотелось бы думать, что это так… Во всяком случае, «Кризис безобразия» вышел сейчас на болгарском языке, выходит и по-немецки в Дрездене¹⁸³. Признаться, я не думал, что эта книжка, состоящая из отдельных статей, довольно случайных, может иметь такой отклик, даже у нас. Отклик весьма различный, но он есть. Поживём – увидим.

Мы с Л.Я. очень обеспокоены Вашим здоровьем, и сердцем мы с Вами. Надеюсь, что все испытания поведут к добру.

Искренне Ваш Мих. Лифшиц

14 февраля 1971 г

Дорогой друг!

Мы с Л.Я. думали, что Вы уже переступили порог клиники, и надеялись получить известие от победившего болезнь, здорового Владимира. Но оказывается, что медицинские боги всё ещё мучают Вас тяжким ожиданием. Знайте, во всяком случае, что два сердца здесь бьются за Вас.