Письма незнакомке

В моих словах не таилось никакого умысла, но это были именно те слова, которые и могли послужить приманкой для миссис Пекс. Тотчас после ужина она зажала Шалона в углу салона, перекрыв ему выход, и, несмотря на усилия Элен, которая любит, чтобы в ее салоне гости свободно перемещались, не образуя групп, не выпускала его весь вечер. Я издали наблюдал за ними. «Я должен был это предвидеть, – вертелось в голове… – Ну, разумеется, Шалон – идеальный автор для Глэдис Пекс. Она ищет нечто небывалое, скрытое от других, а можно ли представить более небывалое, чем читатели Шалона, которых попросту еще нет, более скрытого, чем произведения Шалона, которые еще даже не написаны? Физик, добивающийся все большего разрежения воздуха в сосуде, стремится к абсолютному вакууму; Глэдис Пекс, ищущая в каждом следующем подопечном такого творца, суть произведения которого была бы настолько размыта, что ее не сразу можно было бы определить, стремится к полной пустоте. В этом смысле лучше Шалона ей просто не найти. Это поистине вершина карьеры, как для одной, так и для другого, и я без сомнений разом осчастливил обоих».

И действительно, буквально со следующего дня в жизни Глэдис Пекс начался период под названием «Шалон». Было условлено, что он будет появляться у нее три раза в неделю к ужину, что она навестит его, чтобы взглянуть на его рукописи, а зимой пригласит его в Ла-Напуль, «чтобы он мог спокойно поработать». Несколько дней меня немного пугала мысль об ознакомлении Глэдис Пекс с рукописями Шалона. Мне казалось, что даже для нее его рукописи слишком незначительны. С моей стороны была проявлена слабость и допущена ошибка в оценке. Я встретил ее на следующий день после ее первой инспекционной проверки, она пребывала в воодушевлении: «There is more in this…[23] В замыслах вашего друга больше основательности, чем в объемном творении Генри Джеймса». Все шло хорошо.

Их духовный медовый месяц продлился месяца два, за это время Глэдис Пекс успела сообщить всему Парижу, что она намерена издать произведения великого неизвестного автора, то бишь нашего Шалона. Она уже нашла издателя и принялась искать переводчика на английский. Она представляла Шалона всем бывавшим в Париже знаменитостям – Джорджу Муру, Пиранделло, Гофмансталю, Синклеру Льюису. Исчерпав все возможные виды деятельности в данном направлении, она потребовала у Шалона текст.

Она бы удовольствовалась пустяком, каким-нибудь эссе, книжонкой, несколькими страничками. Шалон, по своему обыкновению в эти два месяца работавший не более, чем обычно, ничем не мог ей помочь, о чем и заявил с безмятежностью, которую тогда еще ничто не в силах было поколебать. Но Глэдис Пекс была не из тех женщин, которые оставляют гения, так сказать, «дозревать». Раз десять уже за свою жизнь она вытаскивала на свет Божий одного из этих никому не известных, бедных, робких людей, которым неизвестно почему был присущ таинственный дар писать, рисовать или сочинять музыку, за несколько месяцев превращала его в знаменитость, внимания которой добивались, перед которой заискивали. В этих превращениях для нее таилось острое удовольствие. Она неколебимо верила в свою способность избрания и запуска гения. Она занялась дрессировкой Шалона, и ему уже не удалось отвертеться.

Не знаю, какими методами она действовала, наверняка в ход были пущены лесть, обещания (кокетство вряд ли, на моей памяти Глэдис всегда оставалась холодной и добродетельной), и вот однажды утром ко мне явился взволнованный Шалон.

– Мне нужен твой совет, – начал он. – Глэдис Пекс намерена отдать в мое распоряжение на всю зиму свой дом в Ла-Напуле, чтобы я мог спокойно работать. Признаюсь, мне не очень-то хочется покидать Париж… И потом в настоящее время я чувствую себя не совсем в форме… Это доставило бы ей удовольствие, она увлечена моим романом, кроме того, довольно заманчиво думать, что, возможно, за несколько месяцев, проведенных в одиночестве, я смог бы завершить его.

Выражение «завершить роман» показалось мне любопытным эвфемизмом, поскольку он вряд ли его начал, но это было сказано с таким серьезным видом, что я поостерегся придираться к слову.

– Что ж, – сказал я ему, – я в восторге, миссис Пекс тысячу раз права. У тебя, бесспорно, огромный талант, ты ежедневно расходуешь на болтовню целые главы блестящей книги. Если женская забота, располагающая атмосфера, поклонение позволят тебе, наконец, выразить все то, что у тебя накопилось и о чем нам-то известно, мы будем просто счастливы… Соглашайся, старина, ты доставишь мне этим удовольствие… Ты нам всем доставишь удовольствие.

Он поблагодарил меня и несколько дней спустя пришел сообщить, что уезжает. За зиму от него пришло только несколько открыток. В феврале я поехал в Ла-Напуль навестить его.