Письма незнакомке

За десертом поэт прочел чудесные стихи. Министр произнес небольшую речь «в духе милой взволнованной шутки», как написали бы Гонкуры; он говорил о скромном и одновременно глубоком влиянии Шалона на современную французскую литературу, о его таланте вести беседу, о Ривароле[21], о Малларме. Все стоя аплодировали герою вечера. Затем Шалон держал ответную речь, полную изящества и скромности. Когда он говорил, в зале царила атмосфера участия и тонкого понимания. Словом, бывают ничем не омраченные праздники, именно таким был и этот.

Выйдя на улицу, я предложил Шалону подвезти его.

– Все прошло просто превосходно, – сказал я ему по дороге.

– Не правда ли?… – со счастливой улыбкой отозвался он. – И особенное удовольствие мне доставило то, что все были очень искренни.

Он был прав.

Таким образом, на наших глазах, глазах довольных этим друзей, карьера Шалона вышла на прямую и великолепную, как королевский путь, дорогу. Ни пятнышка, ни малейшего провала; преимущество пустоты – в ее полнейшей неуязвимости. Так недалеко было и до розетки, а там, глядишь, и до галстука[22] для нашего друга. В некоторых дружеских нам домах поговаривали о его избрании в Академию. Герцогиня де Т… осмелилась даже затронуть эту тему в беседе с одним академиком, большим мастером по части выборов, на что тот ответил: «Мы думаем об этом, но сейчас это было бы несколько преждевременно». Лицо Шалона обретало все большую безмятежную просветленность, даруемую одной лишь высшей мудростью или полнейшей праздностью, которые, как знать, не суть ли одно и то же.

Примерно к этому времени им заинтересовалась миссис Пекс. Глэдис Ньютон Пекс была богатой и привлекательной американкой, которая, как почти все богатые и привлекательные американки, большую часть времени проводила (и продолжает проводить) во Франции. У нее квартира на улице Франциска Первого и дом в Провансе. Ее супруг Уильям Ньютон Пекс, будучи президентом «Юниверсал раббер компани» и нескольких железнодорожных акционерных обществ, проводит на континенте разве что отпуск.

Мы все давно были знакомы с Глэдис, страстной почитательницей современной литературы, живописи и музыки. Одно время она много занималась Бельтара. Покупала у него картины, заказала ему свой портрет и портрет миссис Джарвис, с которого и началась известность нашего друга. Два года Бельтара не сходил у нее с языка, она давала в его честь обеды, организовывала его выставки и, наконец, пригласила провести зиму в ее доме в Ла-Напуле, чтобы он мог спокойно поработать.

Затем к нему пришел успех, а успех всегда ознаменовывался концом дружеских отношений подопечного с миссис Пекс. Она необыкновенно умна, но в своей любви к искусству напоминает иных биржевых спекулянтов, которые не желают иметь дело с традиционными ценными бумагами и интересуются лишь акциями не известных общественности компаний, по поводу которых у них собраны надежные и верные сведения. Глэдис любит писателя, у которого нет своего издателя, малоизвестного драматурга, чья пьеса выдержала не более трех постановок в каком-нибудь театре авангардистского направления, музыканта типа Эрика Сати той поры, когда он еще не обзавелся учениками, либо эрудита, специалиста в какой-то редкой области знания, вроде религиозных трудов Индии или примитивной китайской живописи.

Впрочем, те, кому она оказывает покровительство, никогда не являются бездарностями или даже посредственностями. Она обладает чутьем и вкусом. Однако боязнь столкнуться с чем-то банальным, вульгарным порой заставляет ее держаться подальше от чего-то поистине непревзойденного. Я не представляю себе Глэдис, поклоняющуюся Толстому либо Бальзаку. Одевается она великолепно, у лучшей парижской портнихи, но перестает надевать любимую вещь, стоит кому-то скопировать ее наряд. К своим избранникам – писателям и художникам – она относится так же, как к своим нарядам, – отдает горничной, стоит ее друзьям оценить их.

Чувствую свою ответственность за то, что пустил ее по следу Шалона. Как-то раз я сидел рядом с ней на ужине у Элен де Тианж. Не помню, как зашла о нем речь, но я сказал:

– У него нет ни одного опубликованного произведения, но замыслов хватает, есть даже несколько начатых работ.

– Вы их видели?

– Да, но затрудняюсь рассказать вам о них. Это не более чем наброски.