Письма молодого врача. Загородные приключения

Прошла еще четверть часа, и нас одолел волчий аппетит. Стало ясно, что Уайтхолл где-то ошибся. Мы начали поглядывать на яблочный пирог, как экипаж судна на юнгу в рассказах о кораблекрушениях. Грузный мужчина, заросший густым волосом и с вытатуированным на руке якорем, поднялся и поставил пирог перед Терпи.

– Что скажете, господа, если я разложу его по тарелкам?

Мы все придвинулись к столу с решимостью, делавшей слова ненужными. Через пять минут блюдо под пирогом было таким же чистым, каким его увидела кухарка, и наше невезение исчезло вместе с пирогом. Через минуту вошел сын хозяйки с супом, за которым в должном порядке последовали головы трески, ростбиф, дичь и мороженое. Все заминки случились из-за путаницы во времени. Но мы отдали должное блюдам, несмотря на странную закуску, с которой начали, и я с трудом припоминаю более вкусный ужин и приятный вечер.

– Простите, что я так нагрузился, доктор Монро, сэр, – говорил Уайтхолл на следующее утро. – Мне нужна холмистая природа и прохладный воздух, а не эта… лужайка для крокета. Ну, очень…, что вы славно повеселились, и надеюсь, что остались всем довольны.

Я заверил его, что так оно и было, но у меня не хватило духу рассказать ему о яблочном пироге.

Я рассказываю тебе все эти тривиальные вещи, мой дорогой Берти, чтобы показать, что я совсем не в плачевном положении, и что жизнь моя протекает вовсе не в минорном ключе, несмотря на непростую ситуацию. Но обратимся к более серьезным вещам: я очень обрадовался, получив твое письмо и прочтя разоблачения догматической науки. Не воображай, что твои слова изменят мои убеждения, поскольку я согласен почти с каждым твоим словом.

Человек, заявляющий, что мы ничего не знаем, столь же несуразен, как и тот, кто настаивает, что все дано нам в божественном откровении. Не знаю ничего более невыносимого, чем самоуверенный ученый, который прекрасно знает свою область, но не обладает воображением, чтобы понять, какой малостью является его сомнительная накопленная эрудиция по сравнению с необъятностью нашего невежества. Он из тех, кто считает, что вселенную можно объяснить с помощью законов, словно закон не нуждается в истолковании, как и слово! Работу машины можно объяснить законами физики, но это не делает менее очевидным присутствие инженера. Однако в этом мире часть гармоничного равновесия зависит от того факта, что, если есть какой-либо экзальтированный фанатик, его прямая противоположность тотчас же его нейтрализует. Если есть мамелюк, то появляется крестоносец, если есть борец за независимость Ирландии, то появляется ирландский протестант. У каждого действия есть противодействие. Поэтому этим ограниченным ученым нужно противопоставить господ, по-прежнему верящих, что мир был сотворен в 4004 году до нашей эры.

В конечном итоге, настоящая наука должна синонимироваться с религией, поскольку наука есть обретение и накопление фактов, а факты – это все, из чего мы понимаем, кто мы такие и зачем мы здесь. Но, разумеется, чем больше мы всматриваемся в методы, которыми добываются результаты, тем поразительнее и изумительнее становится великая невидимая сила, лежащая за ними, сила, которая безопасно ведет через вселенную Солнечную систему и в то же время приспосабливает хоботок насекомого к глубине чашечки содержащего нектар цветка. Что есть этот главный ум? Можешь снабдить своего ученого-догматика трехсоткратным микроскопом и телескопом c двухметровым рефлектором, но ни то, ни другое не сможет обнаружить великую движущую силу.

Что нам сказать о человеке, которому представили огромную прекрасную картину, и который, удовольствовавшись тем, что оценка, данная живописным аспектам картины, неверна, тотчас заключает, что ее никто никогда не писал и, по крайней мере, утверждает, что ему неизвестно, писал картину художник или нет? Это, как мне кажется, есть справедливое утверждение позиции наиболее радикальных агностиков. Можно спросить: «Разве само существование картины не есть доказательство, что ее написал искусный художник?» Возражающий ответит: «Нет, нет. Возможно, картина появилась сама собой при помощи неких правил. К тому же, когда ее только представили мне, меня заверили, что ее написали за неделю, но, обследовав ее, могу с уверенностью сказать, что на ее создание ушло значительное время. Поэтому я придерживаюсь мнения, что весьма проблематично, что она вообще была когда-либо написана».