Письма молодого врача. Загородные приключения

Это было первое утреннее происшествие. Второе случилось сразу же после. Снова позвонили в дверь, и я увидел цыганскую кибитку, обвешанную корзинами и плетеными стульями. Снаружи стояли двое или трое цыган. Я понял так, что они хотели мне что-то продать, так что приоткрыл дверь сантиметров на десять, сказал «Спасибо» и закрыл ее. Они, похоже, меня не услышали и позвонили снова. Тогда я открыл дверь пошире и заговорил более решительным тоном. Представь мое удивление, когда они опять позвонили. Я распахнул дверь и было спросил, что означает эта наглость, когда одна из стоявших у порога женщин сказала:

– Прошу вас, сэр, там ребенок.

Не было более быстрого превращения рассерженного домохозяина во врача.

– Прошу вас, зайдите, мадам, – отозвался я очень вежливо, и все они вошли в прихожую: муж, брат, жена и ребенок. У ребенка была ранняя стадия кори. Это были бедные, забитые люди, похоже, у них не было ни гроша, так что мои требования оплаты в конце осмотра обернулись выдачей бесплатного лекарства и пяти пенсов медью, поскольку мелочи у меня больше не нашлось. Еще несколько таких пациентов, и я разорюсь.

Однако эти два происшествия возымели такое действие, что отвлекли мое внимание от удара, нанесенного мне письмом Каллингворта. Меня рассмешило то, что я принял незнакомца за пациента, а пациентов – за незнакомцев. Так что куда более рассудительно вернулся к той драгоценной бумаге и решил определиться, что же делать дальше.

Теперь я впервые внимательно вгляделся в глубинные черты характера Каллингворта. Начал я с попытки вспомнить, как я мог разорвать мамины письма, поскольку не в моей манере так избавляться от бумаг. Надо мной часто подтрунивали, что я их накапливаю до тех пор, что они не помещаются в карманах. Чем больше я об этом думал, тем более убеждался в том, что не мог сделать ничего подобного. Поэтому я, наконец, достал домашний сюртук, который обычно носил в Брэдфилде, и обследовал лежавшие в карманах пачки писем. И вот оно, Берти! Одним из первых писем, которое я развернул, было то, где мама отзывалась о Каллингворте в тех выражениях, что присутствовали в его послании.

От этого я присел и ахнул. По-моему, я один из самых неподозрительных людей на земле и по некоторой вялости характера никогда не думаю о возможности того, что кто-то из моих близких меня обманет. Мне это просто не приходит в голову. Но если я хоть раз подумаю подобное и получу доказательства, что для подозрения есть основания, от моего доверия не остается и следа. Теперь я увидел объяснение многому, что происходило со мной в Брэдфилде. Внезапные наплывы дурного настроения, периодические плохо скрываемые взрывы вражды со стороны Каллингворта – разве они не совпадали с очередным полученным письмом от мамы? Убежден, что совпадали. Он прочел их все, вытаскивая их из кармана моего домашнего сюртука, когда я беспечно оставлял его в прихожей и переодевался в рабочий. Например, я вспомнил, что в конце его болезни его отношение ко мне внезапно изменилось именно в тот день, когда пришло письмо от мамы. Да, не подлежит сомнению, что он читал все ее письма.

Но в действиях Каллингворта присутствовала более глубокая гнусная подоплека. Если он читал письма, и если у него хватило ума думать, что я нечестно к нему отношусь, почему он не сказал об этом тогда? Почему он ограничивался косыми злыми взглядами и ссорами по пустякам, цепляя на лицо натянутые улыбки, когда я напрямик спрашивал, в чем дело? Очевидная причина состоит в том, что он не мог высказать мне своего недовольства, не открыв, откуда он получил эти сведения. Но я достаточно изучил характер Каллингворта, чтобы понять, что он с легкостью преодолел бы и эту трудность. На самом деле, в своем последнем письме он ее и преодолел, выдумав историю о служанке и каминной решетке. У него наверняка были более весомые причины для сдержанности. Припомнив развитие наших отношений, я убедился, что его план состоял в том, чтобы прельстить меня своими обещаниями, пока я не увязну в обязательствах, а потом бросить, чтобы я остался без ресурсов. Тогда мне пришлось бы лебезить перед будущими кредиторами и сделаться тем, кем его называла моя мама.