Есть парочка интересных случаев, нарушающих удручающую монотонность моей жизни, очень небольших, как увидишь, но в Голландии и куча песка сойдет за гору. В общем и целом моя жизнь – унылая и неприглядная череда заработанных и потраченных шиллингов, экономии на том и на этом и голубеньких листков, небрежно оставляемых мне налоговым инспектором, означавших для меня тянущий книзу балласт. Ирония уплаты мною налога в пользу бедных веселила меня. Это я должен его получать. Я трижды в тяжелые периоды закладывал часы и трижды их выкупал. Но как я могу тебя заинтересовать подобными деталями своей карьеры? Вот если бы прекрасная графиня сделала мне одолжение и поскользнулась у моей двери на апельсиновой кожуре, если бы самый важный бизнесмен в городе оказался спасен моим быстрым вмешательством или если бы меня в полночь вызвали в особняк к неназванному лицу и дали бы царский гонорар за молчание – вот тогда бы у меня было нечто достойное твоего внимания. Но долгие и нескончаемые месяцы прослушивания сердец домработниц и хрипов в легких зеленщиков – лишь мрачная и тягучая рутина. Добрые ангелы на моем пути не встречались.
Однако обожди! Один ангел был. Как-то раз меня в шесть утра разбудил звонок в дверь. Подойдя к краю лестницы, я увидел сквозь стекло приземистого господина в цилиндре. Разволновавшись, с тысячей роящихся в голове мыслей я вернулся, кое-как оделся, бросился вниз, открыл дверь и в сером сумеречном утреннем свете увидел Хортона. Этот дивный человек приехал из Мертона дешевым экскурсионным поездом и провел в дороге всю ночь. Под мышкой у него был зонтик, в руках – по огромной плетеной корзине, где обнаружились холодная баранья нога, полдюжины пива, бутылка портвейна, пирожки и прочие вкусности. Мы прекрасно провели день, а когда вечером он возвращался с экскурсией домой, то оставил в Берчспуле человека куда более веселого, чем тот, которого увидел утром.
При разговоре о веселье ты неверно меня понимаешь, Берти, если думаешь (как ты вроде бы подразумеваешь), что я слишком мрачно смотрю на вещи. Верно, я отбрасываю некоторые утешения, которыми ты обладаешь, поскольку не могу себя убедить в их подлинности, но, по крайней мере, в этом мире я вижу очень веские основания надеяться, а в грядущем мире, уверен, все будет к лучшему. От уничтожения до блаженства – я готов смириться с любым планом великого Конструктора.
Но в перспективах этого мира есть много того, от чего сердце человеческое поет. Добро поднимается вверх, а зло тонет, как масло и вода в бутылке. Человечество совершенствуется. Преступлений становится все меньше. Растет образованность. Люди меньше грешат и больше думают. Когда я встречаю человека с грубой наружностью, я часто думаю, что он и ему подобные скоро вымрут, как большая гагара. Думаю, что в интересах всяких «ологов» сохранить несколько образчиков Билла Сайкса[9], чтобы показывать детям наших детей, что это был за тип.
Чем больше мы прогрессируем, тем больше мы стремимся к прогрессу. Мы развиваемся не в арифметической, а в геометрической прогрессии. Мы проявляем комплексный интерес ко всему капиталу знаний и добродетелей, что накопился со времени cна. Полагают, что человека палеолита и человека неолита разделяют восемьдесят тысяч лет. Однако за это время он только и научился, что вытачивать каменные орудия, а не скалывать их. Но каких только перемен не произошло за время жизни наших отцов? Железная дорога и телеграф, хлороформ и применение электричества. Сейчас десять лет равны тогдашней тысяче, не столько за счет улучшения нашего интеллекта, сколько за счет света, указывающего нам путь вперед. Первобытный человек шел медленными, неуверенными шагами, напряженно вглядываясь в дорогу и постоянно спотыкаясь. Теперь мы быстро шагаем к нашей неведомой цели.