Певцы и вожди

B. Ф. Еще об отношениях между поэтами. Александр Аркадьевич Галич при всём теплом и уважительном отношении к Булату любил поругивать его стихотворение «Берегите нас, поэтов…»: «Ну как можно умолять общество нас беречь, зачем это нужно, достойна ли эта позиция большого поэта?» и тому подобное…

А. Г. Юлик, конечно, лучше меня прокомментирует, но я хочу сказать: ну нельзя уж так впрямую! Такой поэт, как Галич, такой умный человек, – как он мог так примитивно понимать это стихотворение? Оно же имеет огромный подтекст, огромный переносный смысл, аллюзию, а вовсе не то, что, мол, приставьте к нам охрану, кормите нас и т. п…

Ю. К. Я думаю, что Александр Аркадьевич, увлеченный своей обществен-ной позицией, говорил больше о том, что «цель творчества – самоотдача» и соответственно гражданское самопожертвование. А тут – что за избалованный барчук, который требует, чтобы нас непременно всех берегли?

Тоже, подумаешь, ценность… «Умрешь недаром: дело прочно…», «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» – некоторый перехлест этой позиции и заставил Александра Аркадьевича так вознегодовать. Я думаю, если бы он дожил до наших дней, он сам бы над собой посмеялся…

В. Ф. Значит, у вас это стихотворение никогда не вызывало никаких возражений, сомнений…

А. Г. Нет, конечно…

Ю. К. Как, между прочим, и «…комиссары в пыльных шлемах»…

A. Г. А, кстати, да, это Юлик очень правильно подметил!

Ю. К. Всё нужно воспринимать в контексте, и не только в контексте времени, когда написано, но и понимать подтекст: что имеется в виду, даже когда человек воспевал комиссаров в пыльных шлемах…

B. Ф. Ему и до сих пор пеняют некоторые критики за этот «Сентиментальный марш»…

А. Г. И это не случайно, потому что строка о комиссарах стала строкой, определяющей позицию шестидесятников вообще. Я считаю эту критику одной из нападок на поколение шестидесятников, наиболее ярким выразителем которого был Булат. И я поддерживаю Юлика, и понимаю, что тут нам нечего стыдиться…

Ю. К. Абсолютно. Это всё равно, что упрекать Александра Сергеевича в том, что у него на столе стояла чугунная кукла со скрещенными руками, то есть Наполеон Бонапарт… Будем ли мы упрекать его в ограниченности и так далее?..

А. Г. Конечно, нет, конечно, нет…

В. Ф. «Он был жёсток внутри», – сказал сегодня Алик о Булате, вспоминая эпизод в Ленинградском дворце молодежи. Действительно, он был горд, независим, мог постоять за себя…

A. Г. Безусловно! У него было обостренное чувство совести и справедливости. Не случайно ведь он был в Комиссии по помилованию. И очень серьезно к этому относился.

B. Ф. Но я вот о чем: если задуматься о соотношении между его поведением в жизни и его творчеством, то можно увидеть какое-то странное (а может, и не очень странное) несоответствие. В своей поэзии он мягок, добр, романтичен, там стрекочут кузнечики, действуют сказочные короли и королевы, звучат такие строки, как «Ваше величество, женщина, да неужели ко мне?» или «Как много, представьте себе, доброты, в молчанье, в молчанье»… Но в жизни он был другим. У Галича я тоже вижу некоторое несоответствие, но обратное: он в поэзии очень жёсток, непримирим, а в жизни был необычайно мягок.

Ю. К. Володя, с чего это ты взял, что Булат был в жизни непримирим, жёсток и так далее? Абсолютно был интеллигентнейший человек…

А. Г. И мягкий…

Ю. К. …мягкий и никогда не рвался, что называется, резать правду-матку в глаза или нарываться на скандалы, проявлять серьезную, непримиримую агрессию… Он был мягкий учитель русского языка и литературы, как я (смеется)…

A. Г. Нет, я сказал, что он был жёсток, когда дело касалось литературных вкусов и нравственности, но это абсолютно не означает линии поведения в жизни.