Первый человек в Риме

— Конечно, будущее такого закона сомнительно. Народное собрание должно будет пересмотреть его в свете этих двух обстоятельств, подвергающих сомнению его конституционность. — Маленький шажок. — Но не это, почтенные сенаторы, будем мы сегодня обсуждать. Действенность закона сама по себе не должна волновать нас в первую очередь. У нас есть более неотложная проблема. — Еще один шажок. — Согласно принятому закону, мы должны дать клятву, что будем его соблюдать. И об этом нам необходимо поговорить. Сегодня — последний день. Поэтому вопрос о клятве неотложен. Потому что сейчас мы имеем дело с уже принятым законом. Мы должны дать клятву, что будем соблюдать его.

Он быстро двинулся вперед, почти уже дошел до своего возвышения, но повернулся и медленно направился опять к дверям, где опять обернулся, чтобы вновь оглядеть Палату:

— Сегодня, почтенные сенаторы, мы все дадим эту клятву. Мы обязаны это сделать согласно особому наказу народа Рима. Это они — законодатели! Мы, сенаторы, лишь слуги народа. Итак, поклянемся. Потому что это не имеет значения для нас, почтенные сенаторы! Если в какое-то время в будущем Народное собрание пересмотрит закон и найдет его неудовлетворительным, тогда и наши клятвы тоже не будут иметь силы! — Его голос победно зазвенел. — Вот что мы должны понять! Любая клятва, которой мы поклянемся следовать закону, будет иметь силу до тех пор, пока закон остается законом. Если народ решит аннулировать закон, тогда он также аннулирует и наши клятвы.

Скавр с умным видом ритмично кивал головой. Для Мария это выглядело так, словно принцепс Сената соглашался с каждым сказанным словом. Но Скавр кивал совершенно по другой причине. Движения его головы сопровождали слова, которые он шепотом говорил Метеллу Нумидийскому:

— Мы свалим его, Квинт Цецилий! Наконец-то мы свалим его! Он пошел на попятный. Он не выдержал гонки. Мы заставим его признать перед всей Палатой, что действенность закона Сатурнина вызывает сомнения. Мы перехитрили арпинскую лису!

Уверенный в том, что теперь Палата на его стороне, Марий вернулся к своему возвышению, взошел на него и выпрямился перед курульным креслом из резной слоновой кости, чтобы перейти к заключительной части речи.

— Я первый дам клятву. И если я, Гай Марий, ваш старший консул, готов поклясться, почему этого не могут сделать остальные? Я переговорил со жрецами, и храм Семо Санка готов принять нас. Это недалеко отсюда. Ну, кто присоединится ко мне?

Пронесся вздох, донеслись еле слышный шепот, шарканье обуви по полу. Заднескамеечники стали медленно подниматься.

— Один вопрос, Гай Марий, — остановил их Скавр.

Палата вновь замерла. Марий кивнул.

— Я хотел бы услышать твое личное мнение, Гай Марий. Не официальное — личное.

— Если для тебя имеет значение мое личное мнение, Марк Эмилий, тогда, конечно, ты можешь его узнать, — сказал Марий. — Мнение о чем?

— Что лично ты думаешь, — спросил Скавр голосом, слышным во всех уголках курии, — о втором аграрном законе Апулея? Является ли он действительным в свете того, что происходило при его принятии?

Тишина. Полная тишина. Все затаили дыхание. Задохнулся и Гай Марий, который слишком увлекся, не думая, что излишняя уверенность может загнать его в тупик.

— Ты хочешь, чтобы я повторил свой вопрос, Гай Марий? — ласково осведомился Скавр.

Марий облизал пересохшие губы. Куда идти? Что делать? «Вот ты и оступился, Гай Марий. Провалился в ловушку, из которой тебе не выбраться. Почему я не подумал, что мне обязательно зададут этот вопрос, и задаст его единственный умный человек среди них всех? Неужели мой собственный ум настолько меня ослепил? А ведь вопрос был неизбежен! И я даже не подумал об этом. Ни разу — за эти долгие три дня. Да, выбора нет. Скавр ухватил меня за самое уязвимое место. Давай, Гай Марий, пляши! Он свалил меня, — думал Марий смятенно, — потому что у меня нет выбора. Теперь я должен встать и сказать Палате, что лично я считаю закон несостоятельным. Иначе никто не поклянется. Я же дал им понять, что закон вызывает сомнения! Более того, я дал им понять, что сомнение позволяет взять клятву обратно. Если я отрекусь от собственных слов, то потеряю доверие сенаторов. А если скажу, что лично я считаю закон несостоятельным, то потеряю самого себя».

Он взглянул на скамью трибунов, увидел Луция Апулея Сатурнина — сидит, подавшись вперед, руки сжаты, лицо непроницаемо, зубы обнажены.

«И этого человека потеряю — человека, который для меня так важен, — если скажу, что закон несостоятелен. И величайшего законодателя, какого когда-либо видел Рим, — Главцию — его я потеряю тоже… Вместе мы смогли бы привести в порядок всю Италию, как бы ни пакостили политики. Но если я скажу, что их закон несостоятелен, я потеряю их навсегда. И все же — и все же — я должен это сказать. Потому что в противном случае эти хрены не дадут клятвы и мои солдаты не получат землю. Вот о чем я должен думать. Земля для моих людей. Я погиб. Ибо я проиграл».