Первый человек в Риме

Впечатление было потрясающим. Все присутствующие знали: как он сказал, так и сделает. Брови Мария застыли, сойдясь на переносице; Сатурнин оскалил зубы. Шепот нарастал. Сомнения и недовольство шевелились в душе, терзали, усиливались.

— Будет трудно, — шепнул Главция со своего курульного кресла, стоявшего рядом с креслом Мария.

— Если я сейчас не закрою собрание, они все откажутся давать клятву, — пробормотал Марий. Он поднялся с кресла и распустил Палату. — Я прошу вас разойтись и подумать в течение трех дней о последствиях. Квинту Цецилию решение далось сравнительно легко: у него есть деньги заплатить штраф и еще останется много, чтобы обеспечить себе комфортабельную ссылку. Но сколько из вас могут сказать о себе то же самое? Идите домой, почтенные сенаторы, и поразмыслите три дня. На четвертый день Палата соберется вновь. Тогда вы должны будете сообщить о своем решении. Мы не должны забывать, что во втором аграрном законе Апулея, lex Appuleia agraria secunda, определен срок.

«Нельзя с ними так», — говорил себе Марий, вышагивая по своему огромному и красивому дому около храма Юноны Монеты. Его жена беспомощно наблюдала за ним, а обычно бойкий сын спрятался в своей комнате.

«Ты не можешь с ними так говорить, Гай Марий! Они — не солдаты. Они — даже не подчиненные тебе офицеры, пусть даже ты — консул, а они — заднескамеечники, чьи жирные задницы никогда не плюхнутся в курульные кресла. Но до самого распоследнего заседателя они действительно считают себя выше! Я, Гай Марий, шестикратный консул этого города, этой страны. Я должен победить их. Я не могу унизиться до поражения. Я значительно выше их, что бы они там ни воображали. Я — Первый Человек в Риме. Я — Третий Основатель Рима. И после моей смерти они это поймут и признают, что Гай Марий, италиец, деревенщина, был величайшей фигурой в истории нашей Республики, Сената и народа Рима!»

В те три дня, что он дал сенаторам на размышление, его мысли не шли дальше этого. Его охватывал ужас, едва он думал о поражении. Он не мог допустить, чтобы его достоинство пострадало. На рассвете четвертого дня он направился в здание заседаний Сената, собираясь победить. Только победить! Он совершенно не думал о том, какую тактику на этот раз разработают политики, чтобы одолеть его. Марий тщательно оделся, причесался — он не хотел, чтобы Рим увидел его таким, каким он три дня кружил по своему дому. Он спустился по кливусу Банкиров в сопровождении двенадцати ликторов, словно Рим и в самом деле принадлежал ему.

В Палате было необычно тихо. Лишь где-то скрипнут стулья, кто-то кашлянет или тихо пройдут, что-то бормоча, посетители. Процедура жертвоприношения прошла безукоризненно. Знамения благоприятствовали собранию.

Крупный мужчина, великолепно владеющий собой, — Марий поднялся с места во всем своем устрашающем величии. Хотя он заранее не заботился о том, что предпримут политики, свою собственную тактику проработал до мельчайших деталей и держался очень уверенно.

— Почтенные сенаторы, я тоже провел эти три дня в размышлениях, — начал он.

Взгляд его был устремлен на слушающих его сенаторов, на всех сразу. Он не выискивал в толпе отдельных лиц, ни дружелюбных, ни враждебных. Никто не мог сказать, куда именно смотрит Марий, ибо глаза его прятались под бровями и рассмотреть их можно было только с очень близкого расстояния. Левой рукой он прижал спускающиеся до колен красиво уложенные складки тоги и сошел с курульного возвышения на пол.

— Одно очевидно. — Марий сделал несколько шагов и остановился. — Если этот закон имеет силу, он обязывает нас дать клятву в том, что мы будем соблюдать этот закон. — Он сделал еще несколько шагов. — Если этот закон имеет силу, мы все должны дать клятву. — Он прошел к двери, повернулся, оглядел всю Палату. — Но имеет ли он силу? — громко спросил он.

Вопрос замер в абсолютной тишине.

— Вот оно! — прошептал Скавр, принцепс Сената, Метеллу Нумидийскому. — С ним покончено! Он сам себя уничтожил!

Но Марий, стоя у дверей, не слышал этого. Поэтому он продолжал:

— Среди вас есть некоторые, кто настаивает, что никакой закон, принятый в подобных обстоятельствах, не может иметь силу. Я слышал, что обоснованность закона оспаривается на двух основаниях. Во-первых, он был принят вопреки неблагоприятным знамениям; во-вторых, он был принят, несмотря на то, что над неприкосновенной личностью народного трибуна было совершено насилие.

Марий опять сделал несколько шагов и остановился.