Первый человек в Риме

Не просто клятва требовалась от сенаторов. Вместо привычной присяги в храме Сатурна закон Сатурнина требовал, чтобы клятва была произнесена под открытым небом, на нижнем Квиринале, в храме сабинского бога Семо Санка Дия Фидия, блюстителя нерушимых клятв, — там, где безликое божество хранит старая статуя Гаи Цецилии, добродетельной супруги царя Тарквиния Приска, — лишь она очеловечивала его жилище. О, те божества, именем которых давалась эта клятва, не были величественными, но понятными божествами Капитолия; они были маленькими безликими божками, numina, — настоящими, латинскими, архаичными, как сама земля. Это были боги-хранители священной семьи и священного Римского государства, боги-покровители государственного кошелька и кладовых. Лары и Веста, род и очаг. Никто не знал, как они выглядели или откуда появились; неизвестно даже, какого пола они были и существовал ли у них пол. Просто они — были. Они имели значение. Они были римские. Ни один римлянин не мог поклясться этими божествами и замышлять при этом клятвопреступление, ибо поступить подобным образом — значило навлечь все несчастья на свою семью, свой дом, свой род.

Но законник Главция не просто полагался на безымянный страх перед безымянными божествами. Чтобы смысл клятвы дошел до сенаторов, закон Сатурнина предусматривал наказание любому сенатору, отказавшемуся дать клятву. Ему будет отказано в праве пользования огнем и водой в пределах Италии, с него возьмут штраф в размере двадцати серебряных талантов, и он будет лишен гражданства.

— Все дело в том, что нам пока еще мало удалось, — говорил Метелл Нумидийский Катулу Цезарю, Великому Понтифику Агенобарбу, Метеллу Поросенку, Луцию Котте и его дяде Марку Котте. — Народ пока не готов отвернуться от Гая Мария. Они проголосуют за этот закон. И от нас потребуют клятвы. — Он содрогнулся. — А если я поклянусь, то должен буду сдержать свою клятву.

— В таком случае этот закон принимать нельзя, — произнес Агенобарб.

— Ни один народный трибун не осмелится наложить вето, — молвил Марк Котта.

— Тогда мы должны прибегнуть к помощи религии, — сказал Скавр, многозначительно взглянув на Агенобарба. — Привлек же религию наш противник, так почему мы не можем сделать так же?

— Думаю, я знаю, чего ты добиваешься, — заметил Агенобарб.

— А я не знаю, — сказал Луций Котта.

— Когда настанет день голосования, авгуры исследуют знамения, дабы убедиться, что собрание проводится не в нарушение священной воли богов. Мы сделаем так, что оно окажется противно богам, — пояснил Агенобарб. — Плохие приметы будут преследовать нас до тех пор, пока один из народных трибунов не решится наложить вето — на религиозных основаниях. Вот что убьет закон Сатурнина.

И план стал претворяться в жизнь. Авгуры известили о неблагоприятных знамениях. К сожалению, сам Луций Апулей Сатурнин также был авгуром — и он трактовал знамения по-иному.

— Это трюк! — кричал он народу, стоявшему в колодце комиций. — Посмотрите на них, они все ставленники политиков Сената! Знаки сплошь благоприятные! Ложное толкование — просто еще один способ ослабить власть народа! Мы все знаем, что Скавр, Метелл и Катул Цезарь пойдут на все, чтобы лишить наших солдат справедливой награды. И они решились на все! Они намеренно вмешиваются в волю богов!

Народ поверил Сатурнину, который принял меры предосторожности и в толпе распределил гладиаторов. Когда кто-то из народных трибунов попытался наложить вето — мол, знамения неблагоприятные, и к тому же он будто слышал раскаты грома, — гладиаторы Сатурнина сразу приступили к действиям. Пока Сатурнин звенящим голосом кричал, что не допустит вето, его парни сдернули злополучного трибуна с ростры и потащили на Серебряный холм, где заперли и держали, пока собрание не кончилось. Второй законопроект о земле был поставлен на голосование, и народ в своих трибах проголосовал «за». Пункт о клятве сделал его непривычным, пикантным, и завсегдатаи Народного собрания были заинтригованы. Что произойдет, если такое станет законом, кто будет противиться, как отреагирует Сенат? Очень интересно! И народ решил: надо посмотреть, что же будет.

На следующий день после принятия закона Метелл Нумидийский поднялся в Сенате и с большим достоинством произнес, что он подобной клятвы не даст.

— Мое сознание, мои принципы, сама моя жизнь зависят от этого решения! — гремел он. — Хорошо, я заплачу штраф и уеду в изгнание на Родос. Но клятвы я не дам! Вы слышите меня, почтенные сенаторы? Я — не — дам — клятвы! Я не могу поддерживать то, чему противится все мое существо. Что считается более тяжким преступлением? Дать клятву соблюдать закон, против которого восстает душа, или не давать подобной клятвы? У каждого будет свой ответ. Мой ответ: худшее преступление — дать такую клятву. Поэтому я говорю тебе, Луций Апулей Сатурнин, и тебе, Гай Марий: я — не — буду — клясться! Я выбираю штраф и ссылку.