Первый человек в Риме

– Объявляю всеобщую амнистию! – как можно громче крикнул Марий. – Идите домой, – обратился он к молодым друзьям Луция Корнелия Суллы. – Вы вместе со всеми освобождаетесь от ответственности. – Он снова заговорил с сенаторами. – Где народные трибуны? Здесь? Хорошо! Толпы нет – созывайте ваше собрание. Первой повесткой дня будут выборы еще двух трибунов. Луций Аппулей Сатурнин и Луций Эквиций мертвы. Старший ликтор, пошли за своими людьми и общественными рабами. Пусть очистят курию Гостилия. Выдайте тела их семьям, чтобы умерших похоронили с подобающими почестями, ибо их не судили за преступления, и поэтому они все еще считаются римскими гражданами, занимающими высокое положение.

Гай Марий сошел со ступенек и пересек ростру, так как был старшим консулом и наблюдателем инаугурации новых народных трибунов. Если бы он был патрицием, эту обязанность выполнили бы его младшие коллеги. Один из консулов обязательно должен быть плебеем, чтобы иметь право присутствовать на народном собрании.

А потом это произошло. Может быть, потому, что хорошо поработала молва, распространяясь, как всегда, со скоростью солнечных лучей. Форум стал заполняться. Тысячи людей спешили с Эсквилина, Целийского холма, Виминала, Квиринала, Субуры, Палатина, Авентина, Оппия. Та же толпа – Гай Марий сразу понял это, – которая заливала Форум во время выборов в народные трибуны.

Чувствуя, что все неприятности позади, со спокойным сердцем он смотрел на этот океан лиц и видел то же, что видел и Луций Аппулей Сатурнин: источник силы, еще не использованной, еще не наученной вероломству, готовой поверить своекорыстной харизме красноречивого демагога и подчиниться любому хозяину. «Это не для меня, – думал Гай Марий. – Быть Первым Человеком в Риме по прихоти легковерных – это не победа. Я взошел наверх по cursus honorum старым путем, трудным путем, сражаясь с предубеждениями и уродством. Я шел по пути чести. Но, – весело подумал Гай Марий, – я сделаю еще один жест, последний жест, чтобы показать Скавру, и Катулу Цезарю, и Агенобарбу, и прочим boni, что, выбери я путь Сатурнина, они все погибли бы внутри курии под грудами черепицы, а я один правил бы Римом. Что Сатурнин! Марий – вот кто им опасен. Ибо я по сравнению с Сатурнином, что Юпитер против Купидона!»

Он прошел на конец ростры, обращенный не к колодцу комиций, а к нижней части Форума, и раскинул руки, словно хотел обхватить ими толпу, привлечь ее к себе, как отец, обнимающий своих детей.

– Народ Рима, возвращайся в свои дома! – загремел он. – Кризис миновал. Рим спасен. И я, Гай Марий, с огромным удовольствием сообщаю тебе, что вчера в Остию прибыли корабли с зерном. Весь день сегодня баржи будут подвозить зерно, а завтра уже можно будет покупать хлеб в государственных зернохранилищах Авентина по цене один сестерций за модий. По цене, которая определена законом Луция Аппулея Сатурнина. Однако Луций Аппулей мертв, и его закон не имеет силы. Это я, Гай Марий, консул Рима, даю тебе хлеб, народ Рима! Специальная цена будет действовать девятнадцать дней, пока я не сложу с себя консульские полномочия. После этого новые магистраты решат, какую цену ты будешь платить. Цена в один сестерций – это мой прощальный подарок вам, квириты! Ибо я люблю вас, я сражался за вас, и я побеждал для вас. Никогда, никогда не забывайте об этом! Да славится Рим!

Он сошел с ростры под гром приветствий, воздев руки над головой, с очень кривой улыбкой. С одного бока он был здоров, а с другого – болен.

Катул Цезарь стоял, словно пригвожденный к месту.

– Слышал? – с трудом, задыхаясь, спросил он Скавра. – Он будет девятнадцать дней даром раздавать зерно – от своего имени! Казне это обойдется в тысячи талантов! Как он смеет!

– Хочешь подняться на ростру и возразить ему, Квинт Лутаций? – с усмешкой осведомился Сулла.

– Будь он проклят! – Катул Цезарь готов был заплакать.

Скавр расхохотался:

– Он опять нас обошел, Квинт Лутаций! Что за потрясающий человек! Как он нас, а? И заставил нас же платить по счетам! Я ненавижу его, но, клянусь всеми богами, я его обожаю! – И он опять захохотал.

– Бывают времена, Марк Эмилий, когда я тебя не понимаю! – воскликнул Катул Цезарь и торжественно удалился – ну просто вылитый верблюд!

– А я, Марк Эмилий Скавр, даже очень хорошо тебя понимаю, – произнес Сулла, смеясь еще громче, чем Скавр.

Когда Главция покончил с собой и Марий амнистировал Гая Клавдия и его сторонников, Рим вздохнул свободнее. Разногласия на Форуме все сочли исчерпанными. Но это было не так.

Юные братья Лукуллы привлекли к суду Гая Сервилия Авгура за измену, и страсти разгорелись с новой силой. Эмоции захлестнули сенаторов. Процесс над Авгуром расколол «хороших людей». Катул Цезарь, Скавр и их сторонники твердо стояли на стороне Лукуллов, а великий понтифик Агенобарб и Красс Оратор были связаны с Сервилием Авгуром узами патронажа и дружбы.