Первый человек в Риме

Марий облизал пересохшие губы. Куда идти? Что делать? «Вот ты и оступился, Гай Марий. Провалился в ловушку, из которой тебе не выбраться. Почему я не подумал, что мне обязательно зададут этот вопрос, и задаст его единственный умный человек среди них всех? Неужели мой собственный ум настолько меня ослепил? А ведь вопрос был неизбежен! И я даже не подумал об этом. Ни разу – за эти долгие три дня. Да, выбора нет. Скавр ухватил меня за самое уязвимое место. Давай, Гай Марий, пляши! Он свалил меня, – думал Марий смятенно, – потому что у меня нет выбора. Теперь я должен встать и сказать, что лично я считаю закон несостоятельным. Иначе никто не поклянется. Я же дал им понять, что закон вызывает сомнения! Более того, я дал им понять, что сомнение позволяет взять клятву обратно. Если я отрекусь от собственных слов, то потеряю доверие сенаторов. А если скажу, что лично я считаю закон несостоятельным, то потеряю самого себя».

Он взглянул на скамью трибунов, увидел Луция Аппулея Сатурнина – сидит подавшись вперед, руки сжаты, лицо непроницаемо, зубы обнажены.

«И этого человека я потеряю – человека, который для меня так важен, – если скажу, что закон несостоятелен. И величайшего законодателя, какого когда-либо видел Рим, – Главцию – его я потеряю тоже… Вместе мы смогли бы привести в порядок всю Италию, как бы ни пакостили политики. Но если я скажу, что их закон несостоятелен, то потеряю их навсегда. И все же – и все же – я должен это сказать. Потому что в противном случае эти хрены не дадут клятвы и мои солдаты не получат землю. Вот о чем я должен думать. Земля для моих людей. Я погиб. Ибо я проиграл».

Когда ножка кресла под Главцией заскрипела по мраморной плите, половина сенаторов вскочила. Главция посмотрел на свои ногти, сжал губы. Его лицо было лишено всякого выражения. Минута проходила за минутой, а тишина не прерывалась.

– Думаю, мне лучше повторить свой вопрос, Гай Марий, – бесстрашно заговорил в полном молчании Скавр. – Каково твое личное мнение? Действителен этот закон или недействителен?

– Я считаю… – Марий замолчал, нахмурился. – Лично я считаю, что закон, вероятно, недействителен.

Скавр хлопнул себя по коленям:

– Благодарю тебя, Гай Марий! – Он поднялся, радостно оглядел задние ряды, потом перевел взгляд на тех, кто сидел напротив него. – Итак, досточтимые сенаторы, если даже такой человек, как наш собственный непобедимый герой Гай Марий, считает закон Аппулея недействительным, тогда я буду счастлив принести клятву! – И он отвесил поклон Сатурнину и Главции. – Идемте, коллеги-сенаторы! Как принцепс сената, я предлагаю всем поторопиться в храм Семона Санка!

– Остановитесь!

Все замерли. Метелл Нумидийский хлопнул в ладоши. С самого верхнего ряда спускался его слуга, держа в обеих руках по большому мешку – такому тяжелому, что бедняга сгибался под их тяжестью и вынужден был волочить их по широким ступеням. Мешки звенели, со стуком переваливаясь с одной ступени на другую. Когда оба они оказались у ног Метелла Нумидийского, слуга вернулся наверх и снова спустился вниз еще с двумя мешками. Несколько сенаторов-заднескамеечников посмотрели, сколько еще мешков стояло у стены, после чего дали знак своим слугам помочь. Дело пошло быстрее, и вскоре все сорок мешков были сложены у кресла Метелла Нумидийского. И только тогда он поднялся.

– Я не дам клятвы. Я отказываюсь – пусть старший консул хоть тысячу тысяч раз уверяет, что закон недействителен! Я плачу свой штраф в двадцать талантов серебра и объявляю, что завтра на рассвете уезжаю в ссылку.

Что тут началось!

– Тихо! Соблюдайте порядок! – кричал Скавр, кричал Марий.

Когда наконец все стихло, Метелл Нумидийский оглянулся и через плечо сказал кому-то:

– Квестор казначейства, пожалуйста, подойди сюда.

Сверху спустился видный молодой человек с каштановыми волосами и карими глазами. Его белая тога мерцала, каждая складка была идеальна. Это был Квинт Цецилий Метелл Свиненок.

– Квестор казначейства, я передаю тебе эти двадцать талантов серебра в уплату штрафа, наложенного на меня за отказ поклясться соблюдать второй аграрный закон Аппулея, – произнес Метелл Нумидийский. – Однако, пока сенат еще весь в сборе, я требую, чтобы деньги были пересчитаны. Пусть почтенные сенаторы убедятся, что сумма верна до последнего денария.

– Мы верим твоему слову, Квинт Цецилий, – сказал Марий, невесело улыбаясь.

– Я настаиваю! Никто не двинется с места, пока не будет сосчитана последняя монета. – Он кашлянул. – Думаю, общая сумма составляет сто тридцать пять тысяч денариев.

Все со вздохом сели. Двое служащих сената принесли стол и поставили около Метелла Нумидийского. Сам Метелл Нумидийский, придерживая тогу левой рукой, правую положил на стол. Служащие открыли один из мешков и высыпали монеты на стол. Молодой Метелл приказал держать пустой мешок открытым, а сам принялся считать монеты, сбрасывая их по одной в правую ладонь под столешницей. Когда ладонь наполнилась, он опустил монеты в мешок.

– Подожди! – приказал Метелл Нумидийский, и Метелл Свиненок остановился. – Считай громко, квестор казначейства.