Первый человек в Риме

– Он крестьянин. Гракхи и Фульвий Флакк были аристократы. Ядовитый гриб! Какое точное определение! Ночью, незаметно, он вырастает, но, когда придешь вырвать его, он уже где-то в другом месте.

– Это должно прекратиться! – воскликнул Скавр. – Никто не может быть выбран консулом в отсутствие, тем более дважды подряд! Этот человек больше вторгается в традиции правления Римом, чем любой другой за всю историю Республики! Я начинаю всерьез верить, что он хочет стать царем Рима, а не Первым Человеком в Риме.

– Согласен, – сказал Метелл Нумидийский, усаживаясь рядом со Скавром. – Но как мы можем отделаться от него? Он никогда не задерживается здесь достаточно долго, чтобы можно было организовать его убийство.

– Луций Кассий и Луций Марций, – удивленно проговорил Скавр. – Не понимаю. Аристократы из прекрасных старинных семей! Неужели никто не может напомнить им о необходимости соответствовать своему положению, воззвать к их чувству порядочности?

– Мы все знаем о Луции Марции, – сказал Метелл Нумидийский. – Марий скупил его долги. Впервые за всю свою довольно бурную жизнь он платежеспособен. Но Луций Кассий – это другое. Он стал болезненно чувствительным к мнению народа о некомпетентных военачальниках, вроде его покойного отца. Он очень хорошо знает, какой репутацией пользуется Марий среди простонародья. Думаю, он хочет, чтобы в Риме знали: он помогает Марию отделаться от германцев. Этим он желает восстановить репутацию своей фамилии.

Выслушав эту теорию, Скавр только хмыкнул.

Продолжать разговор стало невозможно. Все сенаторы собрались, и Гай Меммий, в эти дни изрядно осунувшийся, что делало его привлекательнее, поднялся, чтобы взять слово.

– Почтенные сенаторы, – начал он, держа в руке небольшой документ, – я получил письмо от Гнея Помпея Страбона из Сардинии. Оно было адресовано мне, а не нашему уважаемому консулу Гаю Флавию, потому что, как городской претор, я обязан наблюдать за судопроизводством Рима.

Он помолчал, со свирепым выражением лица всматриваясь в задние ряды сенаторов. В этот момент он был почти безобразным. Задние ряды поняли намек и сделали вид, что внимательно слушают.

– Чтобы напомнить тем из обитателей задних рядов, кто лишь изредка оказывает честь этому помещению своим присутствием, Гней Помпей Страбон является квестором наместника Сардинии, которым – напоминаю вам! – в этом году является Тит Анний Альбуций. Всем понятны эти сложные взаимоотношения, почтенные сенаторы? – осведомился он с сарказмом.

Послышалось общее бормотание, которое Меммий принял за положительный ответ.

– Хорошо! – сказал он. – Итак, я зачитываю письмо Гнея Помпея ко мне.

Меммий развернул свиток и, держа его перед собой, начал читать – у него была четкая дикция хорошо обученного оратора, к которой никто не мог придраться.

– «Я пишу, Гай Меммий, с просьбой разрешить мне подать в суд на Тита Анния Альбуция, наместника-пропретора нашей провинции Сардиния, сразу же после нашего возвращения в Рим в конце года. Как известно сенату, месяц назад Тит Анний сообщил, что ему удалось разделаться с разбойниками в своей провинции. Он просил отметить его работу овацией. Просьба была отклонена – и совершенно справедливо. Хотя некоторые гнезда этих негодяев и были порушены, провинция все же не освободилась от разбоя. Причина, по которой я намерен подать в суд на наместника, заключается в следующем. Узнав об отказе ему в овации, он повел себя не как римлянин. Он не только считает уважаемых членов сената „сборищем неблагодарных irrumatores“, но он еще не поскупился и устроил грандиозное шутовское триумфальное шествие по улицам Каралиса! Это обошлось ему в большую сумму денег. Я считаю его действия угрозой сенату и народу Рима, а его триумф – предательским. Я твердо убежден в том, что только я смогу быть обвинителем на этом суде. Пожалуйста, ответь мне, когда сможешь!» – Меммий положил письмо при полной тишине. – Я был бы признателен нашему ученому принцепсу сената Марку Эмилию Скавру, если бы он высказал свое мнение по этому поводу, – заключил оратор и сел.

С суровым лицом Скавр прошел на середину.

– Как странно, – начал он, – но я говорил почти о том же как раз перед этим собранием. Я говорил о вещах, указывающих на разрушение наших древних систем правления и личного поведения членов правительства. В последние годы этот высочайший орган, состоящий из благороднейших людей Рима, теряет не только свою власть, но и свое достоинство. Нам – благороднейшим людям Рима! – больше не дозволяют прокладывать для Рима пути. Мы – благороднейшие люди Рима! – уже привыкли к тому, что народ – переменчивые, неквалифицированные, жадные, неразумные, кратковременные политики-дилетанты – сует нас лицом в грязь! С нами – с благороднейшими людьми Рима! – попросту не считаются! Наша мудрость, наш опыт, знатность наших семей, традиции, заложенные за время жизни многих поколений со времени основания Республики, – все это уже ничего не значит. Теперь значение имеет только народ. А я говорю вам, почтенные сенаторы, что народ не умеет править Римом!