Первый человек в Риме

Он повернулся к открытым дверям, в сторону колодца комиций.

– Какой народ участвует в народном собрании? – очень громко продолжал он. – Люди второго, третьего и даже четвертого классов, второстепенные всадники, амбициозные, желающие ворочать Римом, как своей лавочкой, торгаши и мелкие землевладельцы и даже кустари. Люди, называющие себя патронами, которые набирают себе клиентов среди сельчан и всяких дурачков! Люди, которые называют себя агентами, представителями, но даже не знают, что именно они представляют! Их личные дела им надоели, поэтому они зачастили в комиции, льстя себе надеждой, что в своих драгоценных трибах они могут управлять Римом лучше, чем мы в своей курии. Политические лицемеры треплют языками, и это действует как рвотное. Они несут чепуху, они встают на сторону того или другого народного трибуна и аплодируют, когда сенаторские прерогативы передаются всадникам! Они средние люди! Ни достаточно известные, чтобы принадлежать к первому классу центурий, ни достаточно низкие, чтобы заниматься лишь своим делом, как люди пятого класса и неимущие! Я повторяю, почтенные сенаторы, что народ не умеет править Римом! Слишком много власти дано плебсу! В своем самонадеянном высокомерии, при поддержке и подстрекательстве различных членов сената плебс теперь игнорирует наши советы, наши директивы и наших людей!

Все признали, что эта речь станет одной из тех знаменитых речей Скавра, что запоминаются надолго. Его личный секретарь и несколько других писарей дословно записывали все, что он говорил. А говорил он медленно, чтобы его слова запечатлевались правильно.

– Давно пора, – продолжал он торжественно, – нам, сенаторам, обратить этот процесс вспять. Давно пора показать народу, что это он младший в нашей системе совместного правления! – Скавр передохнул и стал говорить более спокойно. – Конечно, истоки этой эрозии власти сенаторов легко обнаруживаются. Это благородное учреждение ввело в старшие магистратуры слишком много выскочек, слишком много ядовитых грибов, слишком много «новых людей». Что значит сенат Рима для человека, который в лучшем случае полулатинянин из пограничных самнитов? Который первый раз прошел в консулы, держась за подол жены-патрицианки, которую он купил? И что значит сенат Рима для косоглазого гибрида с холмов Северного Пицена, кишащих кельтами?

Естественно, Скавр собирался атаковать Мария, этого следовало ожидать. Но он сначала отклонился от темы, и сенат почувствовал, что его хорошо отчитали. Поэтому сенаторы продолжали слушать, делая вид, что им интересно.

– Наши сыновья, почтенные сенаторы, – печально продолжал Скавр, – робкие создания, растущие в удушливой политической атмосфере! Сенат Рима задыхается. Как можем мы ждать от наших сыновей, чтобы, когда настанет их черед, они возглавили Рим, если народ их запугивает? Я говорю вам: уже сегодня вы должны начать учить своих сыновей, чтобы впоследствии они могли стать сильными ради сената – и безжалостными к народу! Заставьте их понять естественное превосходство сената! Подготовьте их к борьбе, чтобы поддерживать это естественное превосходство!

Он отошел от дверей и теперь обращался к скамье трибунов, которая была вся занята:

– Может ли кто-нибудь сказать мне, почему член этого благородного учреждения намеренно принижает его? А это случается на каждом шагу! Вот они сидят, называя себя не только сенаторами, но и народными трибунами! Служа двум хозяевам! Я говорю, и пусть они запомнят, что сначала они сенаторы, а уж потом народные трибуны. Их настоящий долг перед народом – учить народ подчиняться. Но выполняют ли они свой долг? Нет! Конечно нет! Некоторые из этих трибунов остаются лояльными к своему первому долгу, они сенаторы, я признаю и хвалю их за это. А некоторые ничего не делают ни для сената, ни для народа. Они слишком боятся, что если они сдвинутся к одному концу скамьи, а на противоположном конце кто-нибудь встанет, то они упадут и над ними будут смеяться. Но есть и такие, почтенные сенаторы, кто намеренно принижает значение этого благородного учреждения – сената Рима. Почему? Что может двигать ими в их желании разрушить естественный порядок вещей?

Десять трибунов сидели на скамье. Лояльные к сенату трибуны чопорно выпрямились, глаза их сверкали. Люди в середине скамьи слегка пригнулись, потупив голову. У активных трибунов лица были суровые, непокорные. Они ни в чем не раскаивались.