Первая печать

…Следом за гостем по коридорам, которых нет и не будет на картах, и шаги ее тише, чем шелест крыльев фаэ, что за окнами кружат в ожидании неизбежной гибели этого острова, раненного молнией, раненного кинжалом в самое сердце, что давным-давно не бьется, и все же тело не умирает, пусть ему и хочется умереть, застыть, забыться, но что-то не позволяет, держит, одновременно разбивает на части и собирает эти части воедино в бесконечном мучительном цикле, сродни чередованию дня и ночи, которые, по сути, всего лишь две разновидности мучений, берущих начало в уколах слов или в ударах острым лезвием, причиняющих схожую боль, никак не утихающую боль, неуемным потоком хлещущую из потаенных глубин души…

Кажется, говорит гость, мы знакомы. Я где-то видел твое лицо.

Думаю, это ошибка. Ты уж прости, но твое лицо я бы не забыл ни за что на свете.

Гость смеется на два голоса.

Я не всегда выглядел так, как сейчас. Впрочем, это неважно. Показывай.

…сердце острова – то сердце, что все еще бьется, – лабиринт со стенами из хрусталя, и, хотя стены эти прозрачны каждая по отдельности, совокупность прозрачностей порождает нечто непроницаемое и к тому же блистающее, способное ранить, словно клинком в грудь, словно осколками в глаза, способное лишить зрения и даже разума, который и так пасует перед расширенным пространством, ибо оно по всем законам сколь угодно искаженного бытия не может уместиться в комнатке, отмеченной на картах, не уместилось бы и на острове целиком, но как-то умещается, и, если распутать все эти коридоры, превратить в один, прямой и ровный, он уведет так далеко, что не доберешься даже за месяц, летя с обычной неторопливостью – «небесными тихоходами» острова называют неспроста, – да и не нужно туда лететь, ты уж поверь, потому что там нет места для…

Ты так долго и красноречиво молчишь, что я начинаю дрожать от страха.

Прости, я не хотел тебя пугать.

Не хотел, но придется?

Увы… Я надеялся, что уцелела хотя бы половина сегментов, отвечающих за боковое движение, – это бы позволило мне переопределить функции плоскостей и запустить движитель заново, несколько ослабив его и по необходимости сбавив высоту, но зато полностью восстановив контроль. Однако повреждения куда обширнее, чем я предполагал.

Эти трещины…

…отнюдь не вся проблема. Подойди к этой сломанной пластине, встань на мое место и загляни внутрь. Сам все увидишь и поймешь.

…узор, подобный ветви раскидистого дерева или рисунку вен на внутренней стороне руки, да, и руку можно засунуть в пролом посреди хрустальной пластины по локоть, только делать этого не надо, потому что в проломе плещется золотисто-алое пламя, похожее на расплавленный металл, и чем дольше смотришь в эти глубины, тем отчетливее понимаешь, что оттуда на тебя глядят в ответ, глядят многоглазо и когтисто, с откровенной злобой и презрением, обещая скорую расправу, обещая муки души и тела, потому что за века службы это существо скопило бесчисленное множество обид и за все до единой намерено поквитаться, раз уж представился такой…

Теперь ты понимаешь?

«Теперь ты понимаешь?»

* * *

Типперен уводит гостя, и все в растерянности смотрят друг на друга несколько секунд, а потом Северо и Толстяк, не сговариваясь, собирают посуду, несут в кухню и нагревают воду для мытья. Минуты ползут унылой вереницей. На самом деле всем хочется побежать следом за Типпереном и послушать, о чем опекун и грешник будут говорить, но без разрешения хозяина острова никто не может войти в движительную.

Они не сразу замечают, что Ванды рядом нет.

– Она что, тоже туда пошла?! – сердито спрашивает Северо и тут же смущается: не стоило озвучивать глупую мысль.

– Типперен попросил ее приготовить чай, – спокойно напоминает Толстяк, не вынимая рук из корыта с теплой мыльной водой. – Она держит банку в своей комнате, чтобы мы за неделю все не выпили.

Северо виновато кивает – дескать, вспомнил, – и тут появляется Ванда с… той самой банкой? У нее в руках простая серая жестянка без этикетки, которую он уже где-то видел – точно не в кухонном шкафу. К тому же Ванда входит в кухню из коридора, возникнув не справа, а слева, как будто побывала не в своей комнатушке без окон на втором этаже, а в оранжерее. Что она там забыла?

Нет, думает Северо, она просто выходила ненадолго во двор, подышать свежим воздухом.

– Уходите, – говорит Ванда рассеянно, прижимая жестянку к груди, словно пряча от них. – Потом домоете, когда… Ну, после…

Что-то в ее голосе мешает мальчикам возразить; они вытирают руки и бредут обратно в гостиную, где Свистун, Молчун и Котенок уже отодвинули обеденный стол и расставили возле холодного камина два кресла, стулья, скамеечки, пуфики и прочее, как в те вечера, когда они проводили здесь время все вместе, в тепле и уюте, за чтением или какой-нибудь игрой.

Принц так и сидит на подоконнике с невозмутимым видом, хотя уши у него покраснели от волнения и стыда; его величество не любит уступать и вместе с тем не может долго оставаться в стороне от важных событий.