Перунъ

Мать Софья Премудрая переправила Льва Аполлоновича на тотъ берегъ и, получивъ отъ него двугривенный, все низко кланялась ему и благодарила. А онъ, снова сѣвъ въ коляску, все повторялъ себѣ слова Шураля: Богъ самъ свое мѣсто всему укажетъ… Да, да… — подумалъ онъ радостно. — Весь секретъ въ томъ, чтобы ни о чемъ не заботиться, а только свое дѣло исполнять… А въ чемъ мое дѣло, теперь я знаю навѣрное: въ жалости, въ состраданіи, въ любви, въ милосердіи…

И снова все его существо залилъ радостный и пугающій свѣтъ и онъ долженъ былъ собрать всѣ свои силы, чтобы не заплакать отъ умиленія. И всегда торжественное извѣстіе о смерти — въ которомъ всегда кроется напоминаніе о смерти своей, — придавало и этому свѣту, и этому умиленію углубленное и торжественное значеніе.

«Какъ все сразу стало ясно, просто и легко!» — думалъ онъ. — Вотъ онъ сейчасъ пріѣдетъ домой и позоветъ ихъ обоихъ, и скажетъ имъ мягко и ласково, что онъ имъ и не судья и не врагъ и что они могутъ поступать, какъ находятъ лучше… И въ головѣ его сами собой складывались эти новыя, мягкія, ласкающія слова и изъ взволнованной души все просились горячія слезы безграничной радости. Какъ все просто, какъ хорошо, какъ легко — только свести къ нулю себя! И нѣтъ, второй разъ такъ, какъ поступилъ онъ тогда на «Пантерѣ», онъ уже не поступитъ и крейсера не взорветъ! Не дисциплина, не порядокъ, не честь, не слава, не государство, — состраданіе, вотъ въ чемъ суть жизни! Со-страданіе — повторилъ онъ вполголоса внимательно, — страданіе съ кѣмъ-нибудь вмѣстѣ… Какое прекрасное и какое невѣрное слово! Какъ только является со-страданіе, такъ разомъ превращается оно въ этотъ ослѣпляющій свѣтъ радости…

Коляска остановилась у крыльца. Горбунья Варвара, степенно уложивъ ручки на животикѣ и какъ-то особенно значительно поджимая высохшія губы, тихо доложила:

— А барыня уѣхадчи въ городъ, баринъ…

— Когда? — не понялъ сразу Левъ Аполлоновичъ. — Зачѣмъ?

— Сичасъ же вслѣдъ за вами уѣхали… — пояснила Варвара. — Иванъ, сторожъ, тарантасъ имъ запрегъ… Говорили, что дня на три, на четыре въ городъ…

Левъ Аполлоновичъ прошелъ въ кабинетъ и сразу на темнозеленомъ сукнѣ стола увидалъ бѣлый квадратикъ конверта. Письмо было отъ жены. Онъ разорвалъ душистый конвертъ, вынулъ бумагу и прочелъ:

«Левъ Аполлоновичъ, я больше не могу жить съ вами. Я уѣзжаю совсѣмъ, Не ищите меня — это безполезно и ни къ чему не поведетъ. Благодарю васъ за все доброе, что вы для меня сдѣлали. Но — прощайте навсегда…»

Ксенія.

Надъ головой у себя Левъ Аполлоновичъ слышалъ быстрые, взволнованные, изъ угла въ уголъ, шаги Андрея. Левъ Аполлоновича тотчасъ же тихо поднялся къ нему. При видѣ его Андрей очень смутился, но тотчасъ же справился съ собой и подошелъ къ нему рѣшительными шагами.

— Папа… — тепло дрогнулъ его голосъ. — Я знаю… ты знаешь все… И я не знаю: виноватъ я предъ тобой или нѣтъ? Въ томъ, что чувство это овладѣло мной, я не виноватъ… вѣдь это зависитъ не отъ насъ… Но я боролся и я… я… не… перешагнулъ черты… И Ксенія Федоровна уѣхала совсѣмъ — вотъ ея прощальное письмо ко мнѣ…

— Андрей, я вѣрю тебѣ, голубчикъ, и такъ… — отстраняя письмо, ласково и печально сказалъ Левъ Аполлоновичъ. — Не надо…

— А я прошу тебя, прочти…

— Если ты хочешь… — сказалъ Левъ Аполлоновичъ и прочелъ:

«Прощай, я уѣзжаю… И не ищите меня: это совершенно безполезно. Мнѣ отвратительна деревня, мнѣ противны эти всѣ книги твои, — хочу не читать про жизнь, а жить, и жить всѣми силами души и тѣла. Пусть онъ благородный человѣкъ, но я не хочу — не хочу, не хочу, не хочу! — сгорать на кострѣ даже самаго благороднаго человѣка на свѣтѣ. То, что я пишу тебѣ, можетъ быть, безтолково, но — все равно! Всякія слова опротивѣли мнѣ. Я больше не могу. И пожалуйста, не воображай, что я ѣду топиться: нѣтъ, жить, жить, жить буду я… Прощай и — разъ навсегда! Все кончено. — Ксенія.».

Онъ опустилъ письмо и ласково и печально посмотрѣлъ на Андрея. И вдругъ лицо Андрея задергалось и онъ, закрывъ его руками, заплакалъ.

— Но, Андрюша… — испытывая странную слабость и чувствуя опять въ себѣ этотъ разгорающійся свѣтъ, сказалъ Левъ Аполлоновичъ. — Я не стану вамъ на дорогѣ… Вы оба совершенно свободны…

Андрей поднялъ къ нему свое исковерканное страданіемъ лицо.

— Именно поэтому-то, можетъ быть… именно въ этомъ-то и узелъ всего… — едва выговорилъ онъ. — Но… но… я не… принимаю…

Въ комнатѣ наступила глубокая тишина, — только тихія рыданія Андрея нарушали ее… Внизу горбунья жутко выжидала чего-то. Наташа не хотѣла вѣрить своему счастью и не могла не вѣрить: ея нѣтъ, ея нѣтъ, ея нѣтъ! И — развѣ принцы въ сказкахъ не любили простыхъ дѣвушекъ?!

XXV. — ГЛАВА ПРИНЦИПІАЛЬНАЯ