Перунъ

— Да. Но это было сдѣлано тогда, когда мы оба блуждали во тьмѣ, какъ и всѣ… — отвѣчалъ Павелъ Григорьевичъ.

— Идемъ, Сергѣй Ивановичъ, время-то не ждетъ… — сказалъ старикъ, поднимаясь съ тихимъ вздохомъ.

— Извините, что побезпокоили… Ффу! — пыхнулъ онъ, когда оба снова вышли на улицу. — Ну, я вамъ доложу… Чисто вотъ я изъ бани, съ горячаго полка, право… Ну, вотъ что… — вдругъ легкомысленно рѣшилъ онъ. — Пусть Нина Георгіевна остается у меня, вотъ весь и разговоръ: у меня есть свободная комната — скажу, что сдалъ, ничего не подозрѣвая, только и всего… Въ глазахъ архіерея я, все равно, человѣкъ пропащій: «Русскія Вѣдомости» читаю, на стѣнѣ портретъ Толстого виситъ да опятъ же на дняхъ и схватка опять съ нимъ — вотъ, прости, Господи, балда! — изъ-за подновленія фресокъ была… Такъ что тутъ, все одно, хуже ужъ быть не можетъ… Ну, а если начальство гимназическое очень ужъ привязываться будетъ, — наплевать, голову не снимутъ же, Господи помилуй… Ничего, какъ-нибудь обойдется дѣло… Такъ, значитъ, на первое время пріютомъ вы обезпечены, а тамъ что Богъ дастъ… Идите и скажите это Нинѣ Георгіевнѣ, а мнѣ на урокъ въ гимназію поспѣвать надо…

Сергѣй Ивановичъ едва удержался, чтобы тутъ же на улицѣ не обнять милаго старика. И долго и крѣпко жалъ онъ ему руку…

— Ну, ну, ну… — протестовалъ тотъ сконфуженно. — Надо же войти въ положеніе, Господи, помилуй… Ну, я буду къ двѣнадцати…

И онъ потрусилъ-было въ гимназію, но сейчасъ же обернулся:

— Погодите-ка, какъ это онъ сказалъ? Содѣйствовать несчастному положенію человѣчества или какъ? Не удерживаетъ моя старая голова этого и шабашъ!.. Ну, прощайте, до двѣнадцати…

Мать Евфросинія не только не предприняла никакихъ мѣръ для возврата Нины въ монастырь, но, наоборотъ, все свое вліяніе и всѣ связи употребила на то, чтобы сдѣлать ей путь въ новую жизнь полегче и поглаже. И только въ одномъ она осталась тверда: чтобы между сумасшедшимъ поступкомъ дѣвушки и свадьбой былъ промежутокъ, по крайней мѣрѣ, въ полгода. Ахмаровы и говорить даже не захотѣли объ этомъ дѣлѣ и Нина осталась пока что у Юрія Аркадьевича, почти никуда не показывалась, а Сергѣй Ивановичъ то и дѣло сталъ теперь являться съ докладами къ ревизору лѣсному, который жилъ въ Древлянскѣ. А отъ ревизора всегда можно было заглянуть и къ Юрію Аркадьевичу на часокъ.

Весь точно оживившійся, окрыленный, онъ не замѣчалъ ни городской болтовни, ни того, что дѣлается дома, а между тѣмъ на тихой усадьбѣ лѣсничаго тоже назрѣвали всякія событія.

Съ наступленіемъ осенней непогоды и холодовъ Дуняшѣ стало уже трудно видѣться со своимъ возлюбленнымъ и очень скоро случилось неизбѣжное: Марья Семеновна изловила-таки свою помощницу и воспитанницу на недозволенномъ. И на другой же день послѣ обѣда, когда Петро, будто по дѣлу какому, крутился около кухни, она вышла на крыльцо.

— Ну-ка, ты, прискурантикъ… — тихо, но значительно позвала она его. — Пойди-ка сюда…

Петро сразу струхнулъ и покорно пошелъ за домоправительницей, нервно покручивая свои золотистые усики и стараясь не громыхать сапогами. Марья Семеновна завела его въ свою теплую комнатку съ чудовищной постелью и массой образовъ и, сѣвъ сама и оставивъ его стоять, — она умѣла-таки garder les distances!.. — обратилась къ нему:

— Ты это что съ Дуняшей-то надумалъ? А? Безстыжіе твои глаза… Что, если вотъ возьму да хозяину скажу, а? Похвалятъ тебя, верзилу? Ты поигралъ съ дѣвкой, собралъ свое лопотьишко да только тебя и видѣли, а что съ дѣвкой будетъ, а? Въ пролубь?… Ишь, наѣлъ морду-то…

— Да помилуйте, Марья Семеновна… Да хиба я позволю себѣ… — заговорилъ Петро, весь въ поту отъ смущенія. — Да я съ моимъ полнымъ удовольствіемъ хоть сичасъ подъ вѣнецъ, а не то что…

— Такъ чего жъ ты до сихъ поръ-то думалъ? — крикнула Марья Семеновна сердито.

Петро опѣшилъ: онъ какъ-то, въ самомъ дѣлѣ, ничего не думалъ — счастливъ, и ладно, а тамъ что Господь дастъ…

— Да я, Марья Семеновна…

— Марья Семеновна, Марья Семеновна… — сердито передразнила она его. — Ты языкомъ-то у меня не верти, а покрывай свой грѣхъ сичасъ же, а то я не знаю, что съ тобой и сдѣлаю… Не угодно ли: вокругъ ракитова кусточка, по модному… У-у, идолъ несурьезный!

Въ крѣпкихъ, хозяйственныхъ рукахъ Марьи Семеновны дѣло сразу закипѣло и было рѣшено сыграть свадьбу еще до филипповокъ. И вотъ, когда разъ Сергѣй Ивановичъ, счастливый, прилетѣлъ изъ Древлянска — опять случилось важное дѣло къ ревизору, — на стражу, онъ увидалъ, что вся усадьба полна народу — женскаго сословія, по словамъ Гаврилы.

— Въ чемъ тутъ у васъ дѣло?

— А Дуняшинъ дѣвишникъ справляемъ, Сергѣй Ивановичъ… — весело отозвалась Марья Семеновна. — Ужъ не взыщите, сегодня пошумимъ немножко…

— Съ Богомъ, съ Богомъ…

Въ жарко натопленной большой избѣ лѣсниковъ было полно дѣвушекъ — и мещерскія тутъ были, и вошеловскія, и съ Устья, и луговскія, всѣ, къ которымъ раньше Дуняша такъ ревновала Петро. Онѣ расчесывали красивые темнокаштановые волосы ея, чтобы убрать ея голову уже на бабій манеръ, и пѣли старинную пѣсню: