Перунъ

Золотая трубонька трубить по росѣ,
А свѣтъ душа Дунюшка плачетъ по косѣ:
Какъ тебя я, косынька, ростила, плела, —
На первый годочекъ мамаша плела,
На второй годочекъ подружки плели,
Подружки-голубушки золотцемъ вили…
Пріѣхала свахынька съ чужой стороны,
Стала сваха косыньку рвати-порывать,
Рвати-порывать, на двѣ расплетать.
Положили косыньку поверхъ головы, —
Такъ тебѣ ужъ, косынька, вѣкъ весь вѣковать,
А тебѣ, свѣтъ Дунюшка, въ дѣвкахъ не бывать!

Дуня горько и искренно, отъ всей души, плакала.

Плакали, глядя на нее, и Марья Семеновна, и Марина, и всѣ бабы, плакали и вспоминали свою молодость. И Сергѣй Ивановичъ слушалъ издали печальную пѣсню и думалъ: почему же такъ печальна эта предсвадебная пѣсня? Какъ странно!.. Точно хоронятъ что… И впервые пронеслось душой его чувство, что и его жизнь съ Ниной, можетъ быть, не будетъ сплошнымъ праздникомъ, какимъ она представлялась ему теперь…

А Петро, прифранченный, напряженный, потный, неловко утѣшалъ Дуняшу, какъ того требовалъ обычай: «да будетъ тебѣ, Дуня… Да что ты?… Да полно…», но Дуняша, плача на голосъ, отвѣчала ему пѣсней подругъ:

Ужъ отойди-ка ты, чужой чуженецъ,
Чужой чуженецъ, добрый молодецъ!
Не твою я хлѣбъ-соль кушаю,
Не тебя теперь я слушаю, —
Буду я твою хлѣбъ-соль кушать,
Буду и тебя тогда слушать…

И Марья Семеновна строго блюла, чтобы ни одинъ изъ старыхъ обычаевъ не былъ опущенъ и про себя отмѣчала всѣ примѣты, и примѣты были, большей частью, очень хорошія… Къ вѣнцу молодыхъ благословилъ старый баринъ, Иванъ Степановичъ, а потомъ и Марья Семеновна, а когда свадебный поѣздъ тронулся со стражи, вдругъ пошелъ первый да такой спорый, снѣгъ и всѣ были рады: самая вѣрная примѣта — къ богатству, къ счастью… На Устьѣ о. Настигай разомъ «окрутилъ» Петро съ Дуняшей и, когда молодые вернулись на стражу, Марья Семеновна встрѣтила ихъ у порога и своими руками осыпала ихъ и золотымъ зерномъ и душистымъ хмѣлемъ. И на веселый пиръ пришелъ не только молодой баринъ, но и старый, — онъ былъ, какъ всегда, тихъ, забывчивъ, но иногда какъ будто на нѣкоторое время возвращался къ окружавшей его жизни. Оба выпили за здоровье молодыхъ, а на другой день, когда молодые явились къ нимъ благодарить за честь, оба щедро одарили ихъ, а Марья Семеновна, гордая тѣмъ, что все произвела въ порядокъ, приняла у себя молодыхъ съ честью, напоила ихъ чаемъ покуда некуда, но все же, когда они прощались, она не удержалась и пробурчала Петру:

— У-у, ты… прискурантикъ!

И съ этого дня сразу легла пороша да какая!

Сергѣй Ивановичъ усаживался уже въ кошовку, чтобы ѣхать къ ревизору посовѣтываться на счетъ неправильной, по его мнѣнію, расцѣнки назначенныхъ къ рубкѣ дѣлянокъ, какъ вдругъ изъ лѣсу выбѣжалъ Петро, потный, точно растерзанный и возбужденный до послѣдней степени.

— Стой, стой! Сергѣй Иванычъ, погодить!

— Въ чемъ дѣло? Что ты точно сумасшедшій?

— Вылѣзьте изъ саней, сдѣлайте милость: два слова сказать вамъ надо…

У него тряслись и руки, и губы, и все.

Сергѣй Ивановичъ отошелъ съ нимъ въ сторону.

— Сергѣй Иванычъ, а я ведмѣдя обложилъ… — едва выговорилъ Петро. — Неподалеку отъ Вартца, у оврага…

— Да что ты?!

— Вотъ сичасъ провалиться… И здоровай! Пудовъ мабуть на десять будетъ…

— Ну, молодчийа… Хорошо заработаешь… Я сегодня же доложу ревизору…

Это былъ уже не первый медвѣдь въ Ужвинской Даче. Обыкновенно изъ вѣжливости Сергѣй Ивановичъ докладывалъ объ этомъ ревизору, но тотъ, — болѣзненный, слабый, уже въ годахъ, — обыкновенно отказывался и Сергѣй Ивановичъ бралъ звѣря или одинъ, на берлогѣ, или въ тѣсномъ кружкѣ пріятелей-охотниковъ. Но на этотъ разъ, когда Сергѣй Ивановичъ сдѣлалъ докладъ объ этомъ ревизору, чахлому человѣчку, бывшему петровцу, а потому большому радикалу, тотъ сказалъ:

— Смотрите, берегите звѣря пуще глаза! Къ намъ собирается большая компанія американцевъ — ну, изъ тѣхъ, что заводы тутъ хотятъ ставить… ну, съ инженеромъ Бронзовымъ во главѣ… И мы должны угостить ихъ хорошей охотой. Большія дѣла они тутъ разводить собираются — просто замучилъ меня Петербургъ перепиской…

— Слушаю… — довольно кисло отвѣчалъ Сергѣй Ивановичъ, очень ревнивый въ дѣлѣ охоты ко всѣмъ.