Печорин и наше время

Мы знаем не одно описание дуэли — и ночи перед дуэлыо — в русской литературе: у Пушкина в «Выстреле», «Капитанской дочке» и «Евгении Онегине»; у Толстого в «Воине н мире», у Тургенева в «Отцах и детях»... И всегда писатель сообщает о мыслях и чувствах перед дуэлыо только одного из героев: в «Выстреле» это Сильвио, в «Капитанской дочке» — Грипсв, в «Войне п мире» — Пьер, в «Отцах и де­тях» — Базаров. Можно было бы сказать, что автор всегда пере­дает состояние главного героя, но п «Евгении Онегине» Пушкин рассказывает но об Онегине, а о Ленском:

Домой приехал, пистолеты Он осмотрел. Потом вложил Опять их it лини!, и раздетый При свечке, Шиллера открыл... ... Владимир книгу закрывает, Перот перо: его стихи Полны любовной чепухи...

Так мог бы вести себя в ночь перед дуэлыо Грушннцкий, если бы не превратился в ничтожество. Тот Грушннцкий, который носил солдатскую шинель и произносил романти­ческие речи, мог бы и Шиллера читать, и писать стихи... Но тот Грушннцкий готовился бы стреляться на самом де­ле, рисковать своей жпзныо. Л этот Грушннцкий, кото­рый принял вызов Печорина, идет па обман, ему нечего стра­шиться, незачем волноваться за свою жизнь: заряжен будет только его пистолет... Мучила ли его совесть в ночь пород дуэлыо, мы но Знаем. Он предстанет перед нами ужо готовым к выстрелу.

Лермонтов но рассказывает о Грушннцком. Но Печорина он заставляет подробно записать, о чем он думал и что чув­ствовал: «А! господин Грушннцкий! ваша мистификация вам но удастся... мы поменяемся ролями: теперь мне придется отыскивать па вашем бледном лице признаки тайного страха. Зачем вы сами назначили эти роковые шесть шагов? Вы думаете, что я вам без спора подставлю свой лоб... но мы бросим жеребий!... и тогда... тогда... что, если ого счастье пере­тянет? если моя звезда, наконец, мне изменит?..»

Итак, первое чувство Почорппа такое же, как у Грушниц­кого: желание мести. «Поменяемся ролями», «мистификация не удастся» — вот о чем он заботится; им движут довольно мелкие побуждения; он, в сущности, продолжает свою игру с Грушницким, и только; он довел ее до логического конца. Но ведь конец этот опасен; на карту поставлена жизнь, и пре­жде всего его, Печорина, жизнь!

«Что ж? умереть так умереть! потеря для мира неболь­шая; да и мне самому порядочно уж скучно.

...Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?..»

Печорнн не в первый раз задаст себе эти вопросы: зачем я живу, «какую цель имела... судьба?» — но никогда еще он не спрашивал себя об этом так трагически серьезно, с такой торжественностью: «...верно, было мне назначение высокое... я чувствую в душе моей силы необъятные... (курсив мой,— II. Д.).

Эти прилагательные после существительных придают его словам возвышенно-романтическую окраску; он бы смеялся над подобными словами, если бы их произносил кто-нибудь другой...

Однажды он уже писал о себе, что «невольно... разыгры­вал жалкую роль палача или предателя», теперь повторя­ет, в сущности, то же: «... сколько раз уже я играл роль то­пора в руках судьбы! Как орудье казни, я упадал на голо­ву обреченных жертв, часто без злобы, всегда без сожале­ния...» .

Печорин не раз ссылался на судьбу, которая заботится о том, чтоб ему не было скучно, и посылает ему для развле­чения Грушиицкого, сводит его на Кавказе с Верой, поль­зуется им как палачом или топором,— но не такой он чело­век, чтобы покоряться судьбе; он с а м направляет свою жизнь, сам распоряжается,и собой, п другими людьми.

Мы еще будем говорить о взаимоотношениях Печорина с судьбой, читая последнюю часть романа, повесть «Фата­лист». По уже и сейчас мы достаточно знаем о Печорине, чтобы утверждать: не судьба виновата в его трагедии, а зло­счастная эпоха безвременья, лишившая его простых чело­веческих радостей.

«Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем н'е жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия; я только удовлетворял странную'потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их нежность, их радости и страданья — и никогда не мог на­сытиться» (курсив мой.— Н. Д.).

Эти строки почти прямо повторяют «Думу»:

II пенавндим мы, п любим мы случайно. Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви, 11 царствует и душе какой-то холод тайным, Когда огонь кипит в крови.

(Курсив мой,— 11. Д.)

Опять мы убеждаемся: Печорин очень хорошо понимает пе только признаки своей болезни, но и ее сущность; он знает, чего лишен,— это редкое знание. Но он не умеет ничего изме­нить, потому что не способен на жертвы.