Печать мастера

Он мерз в подземельях, и старался поймать равновесие в качку — в трюме работорговцев. Он чувствовал запах давно немытых тел, каши и одурящий аромат островных цветов. Запах самогона, табака, туши и чистых пергаментов.

Он был везде и нигде. И только, растворившись в вероятностях, Коста поднял кисть, описав в воздухе полукруг и начал писать. С закрытыми глазами.

Три пергамента. Три пути. Три мира, которые никак не пересекаются между собой. Три выбора. Три задачи. Три жизни, которые можно прожить.

Север. Ашке. И — острова.

Коста закончил через пять мгновений, но его повело от усталости в сторону, как будто он писал весь день напролет от зари до заката. Он взял горсть ракушек и высыпал рядом на листы. Штрихи в синем мерцающем свете выглядели особенно беспощадно. Как что-то, что уже нельзя изменить.

Мастер говорил — нельзя смотреть путь. Виденье не даст сути, слишком часто вероятности меняются от одного взмаха крыльев птицы за спиной. Мастер говорил — это величайшая ложь, попытка предсказать самому себе — попытка увидеть “суть” пути, который ждет. И, что если бы это было возможно, неужели Наставник торчал в этой дыре, на проклятом всеми богами Севере?

Коста слушал. Коста верил. Но было что-то ещё… что-то, о чем мастер умолчал, что-то чему не научил… было рано? Но теперь и не научит. А, значит, Коста будет учиться сам.

Три пергамента. Три пути. Три жизни.

Север. И суть первой жизни, если он выберет этот путь— смерть.

Коста вздрогнул — жирные штрихи легли непримиримо. Три иероглифа.

Смерть, успокоение и … Бога, найдет он на Севере.

Ашке. И суть второго пути — богатство.

Коста подтащил ракушки ближе, решив, что ошибся. Но нет.

Ашке: богатство, почитание и слава.

Острова. Арры. И суть третьего пути — сила.

Сила, ответы и… возмездие.

Мастер был прав — знания не облегчают путь и не дают ответов.

Коста вздохнул и выложил перед собой ещё один лист. И заколебался.

Что есть суть вопроса — “он виноват в смерти наставника”? Что будет, если кисть, ведомая его рукой выведет — “да”? Сможет ли он после этого… жить?

Коста думал. Дождь барабанил по днищу. Ракушки пульсировали в такт биению морских волн о берег.

Через пару мгновений он отложил кисть и ещё раз перечитал три пергамента. “Богатство, слава и почитание” — вот, что точно понравилось бы Лису…

Рыжий… он совсем забыл про него, про храм. Он забыл про все.

Чистых пергаментов осталась ещё целая стопка. Коста задумался, вспоминая строчки, обмакнул кисть в тушь и начал писать, тщательно выводя штрих за штрихом:

“Взирай же на меня, о мужественный враг…доколе мне страдать в тенетах…”

***

Он лез вверх. Ноги скользили, руки срывались, но он упорно полз вверх — на то плато, которое приметил раньше — выше последних деревьев, выше гнезд птиц, кусок голой скалы над штормящим морем.

Дождь хлестал косыми струями, дорогу вверх освещали частые вспышки молний, порывы ветра норовили сорвать его со скал и сбросить вниз, но он лез, вжимаясь в камни все сильнее и сильнее.

Маленькое плато сверху почернело от дождя — два шага и прямой обрыв, где внизу яростно сражались за право быть первой — волны. Гром гремел так, что земля уходила из под ног. В ослепительно черном небе, закладывая виражи между вспышками, порхали совершенно сумасшедшие и бесстрашные птицы — крошечные точки в небе, которые, кружа, отгоняли больших птиц от скал.

Коста снял тубус со спины и прижал к себе на мгновение, не в силах расстаться. Прижал, поглаживая мокрую кожу ремней. Щеки стали теплыми от соленой воды, бегущей по щекам.

Все-таки он — трус. Трус. Арр — прав. Он побоялся спросить… побоялся, потому что и так знал ответ… Он — Коста — виновен…