Пароход идет в Яффу и обратно (Рассказы и повесть)

Четыре юнца завладели десятью винтовками и пулеметом, с которым никто из них не умел обращаться. Они попытались раздать оружие старикам и составить из них отряд, но те испуганно отказались: «Не дай Бог… Будет хуже».

Юнцы защищались сами и убили двух шепелевцев, но погром все же состоялся. Старики говорили, что Бешт был занят в то время, когда посланный положил ему на могилу прошение. Напрасно раскрыли Ковчеги Завета: Бог знает, что в Литине много грешников и еретиков, и не внял молениям. Говоря о еретиках и грешниках, старики намекали на Герша Гублера и его товарищей: «Озорники! Они разгневали Всемилостивого, Вездесущего и Всепрощающего».

Так рассказывала швея. Я похвалил ее сына и еще больше расположил ее к себе. Она угостила меня кислым молоком и спросила, не надо ли мне чего постирать. Если я только принесу ей кусок простого мыла.

— Я вас спрошу так, — сказала Хана Гублер. — Вы не коммунист?

— Нет.

Она внимательно осмотрела меня и спросила:

— Вы против них что-нибудь имеете?

— Наоборот, — ответил я, — думаю, как и они.

Видимо, ей понравился мой ответ, и она сказала:

— Отчего я никогда о них ничего не слыхала… пока не пришел Ленин и перевернул все по-своему. Герш говорил мне, что они были и до революции. Почему же в Литине о них не знали?..

Я стал ей подробно объяснять, но она не дослушала меня и произнесла, удивленно поводя плечами:

— Потом я думала, что коммунисты — это только у нас, и вдруг нате… и тут, и там… Кто бы мог сказать, что там тоже есть коммунисты!

— Где?

— В Палестине. Кто бы мог сказать!

— Что-нибудь случилось с вашим Гершем?

— С ним, — ответила Хана, — всегда должно что-нибудь случиться. Они назвали его коммунистом и вообще…

Она, видимо, чего-то стеснялась и долго не решалась сообщить, что ее сын сидел там в тюрьме. Я засмеялся и сказал, что удивлен, почему она стесняется: она должна гордиться. Не то, мол, важно, что сидел, а то, за что сидел. Лучшие люди мучились за идеи в тюрьмах. Разве она этого не понимает?

— Я вижу, вы хороший человек, — сказала Хана Гублер. — Если вы в самом деле не хотите мне ничего дурного, то я вам покажу письма моего Герша.

Она достала черную дубовую шкатулку, где измятые письма ее сына валялись среди множества наперстков, иголок, английских булавок, разноцветных лоскутков, фотографических карточек и квитанций. Прежде чем передать мне письма, она тщательно разгладила их и перецеловала.

Из первых же строк я узнал, что Илья Шухман стал одним из главарей национальной партии «Ахдус Гаавадо» и его друзья поставили ему на вид, что он слишком много прощает дерзкому на язык Гершу Гублеру. Они сказали ему: долг каждого честного сиониста — предавать в руки полиции смутьянов. Гублер был объявлен смутьяном из-за друзов.

Ливанские горы примыкают к границе Палестины. На Ливанских горах живет племя друзов. Они подмандатны французам, как палестинские арабы и евреи подмандатны англичанам. Французы обложили друзов большими налогами, они бестактно отнеслись к святыням, и друзы восстали. Целые месяцы защищались они на крутых тропинках своих неприступных гор. Французы высылали пополнение за пополнением. С французских судов сгружались новые пушки и аэропланы. Маленькое племя друзов орошает каждую тропу кровью — своей и вражеской.

Однажды после работы Гублер заговорил об этом с Шухманом.

Тот нахмурился и грубо сказал Гершу:

— Прикуси язык, это не твое дело.

— Значит, ты за французов?

— Французы культурный народ, а друзы дикари, как все арабы! — вскричал Шухман. И пригрозил Гублеру: если тот не замолчит, он сообщит о нем в черный кабинет.

Черный кабинет — особый отдел для борьбы со смутьянами в партии.

— Ты рассуждаешь, как гебраист Западной стены, — ответил Шухману Гублер.

— Я тебя предупредил, — сказал Шухман и отошел от него.

Вскоре он узнал: Герш снова разговаривает о друзах. Он имел наглость втянуть в беседу школьников, но там была одна четырнадцатилетняя девочка, воспитанная как следует.

— Ты погромщик, если так рассуждаешь! — закричала она на Гублера и плюнула ему в лицо.

Девочка прибежала к Шухману, и тот поехал в отделение «Ахдус Гаавадо» и сообщил черному кабинету о поступке Герша Гублера. Его судили в Тель-Авиве. Александр Гордон побежал к адвокату Илье Халлашу просить его выступить в защиту Гублера. Ильи Халлаш отказался. Тогда Гордон отправился к адвокату господину Сокеру. Тот тоже отказался защищать Гублера. Гордон послал письмо Шухману, но тот вернул ему письмо с пометкой: «С дезертирами ничего общего не имею».

Гублера осудили и отвезли в Аккрскую крепость. Это мрачный замок, повисший на скале, его омывает Средиземное море, из окон замка видна гора Кармель.

Глава двадцать первая

Я заночевал в доме Ханы Гублер. Она жила бобылкой, чистой, опрятной бобылкой в маленьком доме, обреченном на слом. Спал я долго и чувствовал, что швея с нетерпением ждет моего пробуждения. Глиняный горшок с густой простоквашей стоял на моем столе. Убирая мою постель, она заметила книгу, которую я читал вечером и, засыпая, уронил на пол.

— Молодой человек!

— Что?

— Я вас спрошу так: это не Эрфуртская программа?