Пароход идет в Яффу и обратно (Рассказы и повесть)

Швея рассказала, как она поехала, никому не сказав, к молодому Погребецкому в Киев. Поняла из письма сына: он боится, что его могут сюда не пустить; посоветовалась со старухой Погребецкой и с ее напутственными словами отправилась в Киев. Двадцать семь рублей! Она истратила на дорогу такую большую сумму, потому что за все надо платить: и за автобус, и за поезд. О, в Киеве ее не так скоро к нему пустили! Молодой Погребецкий служит в доме с военным караулом. Ее повели к коменданту, и тот спросил: зачем, по какому делу? Потом он передал ей трубку-телефон, и она сказала Погребецкому, что соседка его матери хочет с ним поговорить. Тогда ей дали квитанцию с острой печатью, и три часовых проверяли у нее квитанцию, пока Хана Гублер не попала в комнату, где сидел сам Погребецкий. Ей чуть не сделалось дурно, потому что тот ее выслушал и сердито сказал:

— Нет, ваш сын не наш человек. Я не думаю, чтобы его можно было сюда пустить.

Хана еле пережила его слова, но потом обиделась и сказала Погребецкому, что он, видно, думает, будто ее сын фабрикант Бродский или Высоцкий.

— С каких это пор, — ядовито спросила она, — подручный у бондаря и круглый бедняк уже не наш человек? Может быть, вам кто-нибудь на него наклепал? Так вы плюньте в глаза всем клеветникам!

Но Погребецкий ее успокоил и сказал:

— Вы же сами говорите, что ваш сын сионист, а сионистов мы считаем как контрреволюционеров.

— Ну и что же? — спросила Хана. — Значит, моего Герша всюду будут мучить — и тут, и там?

Он заинтересовался, и Хана рассказала ему всю историю сына.

— Это другое дело! — воскликнул Погребецкий. — Вы же бестолковая женщина! Вот с чего надо было начинать.

Он сказал ей, что у них в учреждении нет подобных заявлений от ее сына, но что Хана как раз попала в то самое учреждение, где все будут знать, и что ее сына, думает он, сюда пустят, и пусть едет домой. Он даже спросил, есть ли у нее деньги на дорогу, и предложил полтора червонца из собственного кармана, но она гордо отказалась, потому что пока глаза ее видят, а руки движутся, Хана Гублер может еще заработать себе и на жизнь и на дорогу туда и обратно.

Когда она ждет сына? Она понимает так, что он будет здесь через пять-шесть недель. Можно ли ей оставить письмо для Герша Гублера? Конечно, конечно.

Я объясняю ей еще раз, что Герш приятель моего друга, и я хочу его расспросить об Александре Гордоне. Пусть он напишет мне, как только приедет. Я бы хотел с ним встретиться.

Прожив в Литине еще два дня, я распрощался со швеей и уехал по делам службы дальше — в Летичев и Проскуров. Вернулся домой через месяц, нашел на столе много писем, но от Гублера не было ничего. Снова уехал на три недели, опять вернулся. Набросился на свежую почту и также не обнаружил письма от Гублера. Так прошло лето, так наступила осень. Снова уехал на месяц, вернулся, опять уехал. Так прошла осень и наступила зима. В конце января я оказался в Одессе, где ждал парохода на Очаков. Очаков — недалеко от Одессы, и езды туда всего три часа. Я приехал на рассвете в одесский порт, надеясь к полудню очутиться в Очакове, но ждать парохода пришлось мне долго, очень долго.

Глава двадцать вторая

Все спрашивали друг друга:

— Вы не видели начальника порта?

Кто-то пробежал по молу с узелком в руке.

— Понимаете, — крикнул он на ходу, — я уже полчаса ищу начальника порта.

— Когда же он наконец придет?

В гавани собралось множество пассажиров. Они проводили здесь третьи сутки, то уходя в город за покупками, то снова возвращаясь. Четыре парохода стояли у причалов, готовые к отплытию. Море буйствовало. Валы перекатывались через волнорез. Не переставая, ревел ураганный ветер. Шторм на Черном море продолжался три дня. Все надеялись, что он с минуты на минуту должен утихнуть, но ветер усиливался, рос накат, все белей и белей становилась пена прибоя. Начальник порта сказал, что не выпустит ни один корабль. Злые и сонные бродили по гавани пассажиры: их ждали в Николаеве, в Батуме, в Пирее.

Кроме них, столпились в порту и встречающие. Пять кораблей маялись в открытом море. Ураган мешал им войти в порт, и родственники тревожились о судьбе плененных бурей пассажиров. Начальник порта стал здешним богом. Время от времени он получал отовсюду сведения, принимал радиограммы с блуждающих пароходов, и стоило ему появиться в своей конторе или на молу, как к нему сразу бросались десятки людей, засыпая его вопросами.

— Ну что, товарищ начальник? Какие сведения?

— Двенадцать баллов, — сурово отвечал начальник порта, безнадежно оглядывая всю толпу.