Пароход идет в Яффу и обратно (Рассказы и повесть)

Было лето. На полях поспевала пшеница, темнела свекла. Хороша дорога в Литин! Два ряда дубов и лип, высоких и тенистых, выстроились по сторонам. На придорожных огородах валяются на солнцепеке полосатые арбузы и желтеющие дыни. Выдаются своей удивительной величиной тыквы. Склонилась набок от тяжести шапка подсолнуха. Машина бежит среди белых домиков, отгороженных заборами из ивовых прутьев. Иногда на дорогу выскочит мальчуган из деревенской почты и подхватит сумку с письмами. Когда налетит ветер, липы обсыпят нас своей листвой. Машина идет в Литин…

Каким грустным показался мне этот городишко! Я увидел дома с поваленными колоннами. Во многих хатенках были выбиты окна. Покривились крыльца, ободрались крыши. Я подумал: «Мертвый город».

Я бродил по Литину и всюду видел картину увядания. И только после того, как я обошел многие дома и познакомился со многими семьями, эта печальнейшая на первый взгляд картина увядания стала для меня поэмой радости. Я узнал, что местечку пришел конец. В самом деле, город без промышленности, деревня без сельского хозяйства — как могла в наши дни существовать такая нелепая экономическая единица! В каждом доме жили жизнью отраженной. На стенах висели снимки сыновей и дочерей, внуков и внучек. Они работают в Харькове, в Керчи, в Днепропетровске, они учатся в Киеве, Москве, в Одессе, Полтаве, в Криворожье, они уехали в Биробиджан, в крымские колхозы, в национальные районы на Украине. Они посылают домой посылки и деньги. Иные выписали своих стариков и детей, другие еще не обзавелись квартирами и мебелью и просят подождать. Тогда я понял, что если считать литинцами всех этих людей, бытовавших в домах в виде фотографических карточек, окажется, что в Литине живут сотни слесарей, трактористов, полеводов, пасечников, агрономов, студентов, машинистов и инженеров. И если другие местечки, где я побывал, становились либо городами, либо деревнями, то из Литина, не ставшего ни тем, ни другим, население бежало.

Живя в Литине, я вспомнил: отсюда родом друг моего друга, Александра Гордона, Герш Гублер. Я спросил:

— Нет ли тут такой фамилии?

— Есть. Рядом с сельсоветом.

В темном и полуразвалившемся доме жила старуха Хана Гублер. Про нее в местечке говорили, что у нее есть ножная машина «Зингер» и она шьет детское белье. Я поразился опрятности этой старой женщины. На ней была белая кофта и черная, хорошо выутюженная юбка. Ботинок она не имела, но галоши, которые она носила вместо них, были чисто вымыты и даже блестели. Я спросил: та ли самая она Гублер, что имеет сына в Палестине. Она продолжала строчить, и я поймал ее взгляд исподлобья. Я повторил вопрос: его зовут Герш. Герш Гублер из Литина. Вероятно, она его мать.

— Зачем это вам? — испуганно сказала Хана Гублер и остановила машину.

— Собственно, никакого дела…

Прошло не менее десяти минут, пока я расположил к себе швею, и она наконец со вздохом сказала:

— Что же из того, что мой Герш в Палестине? Вы думаете, Палестина — большое удовольствие?

— Нет, я так не думаю. Но у меня есть друг, и этот друг является другом вашего сына. Понимает ли уважаемая Хана Гублер?..

— Нет, — сказала швея, — Палестина — это не Америка. Вот другие имеют детей в Америке и получают иногда торгсиновские боны, а Герш? Я ничего от него не имею. Вы думаете, это плохой сын? Смею вас уверить, не сынок, а золото. Дай Бог вам такого!

Швея с достоинством рассказала мне, как ее мальчик сражался с бандой Шепелева. Был здесь такой гимназист; в 1918 году он собрал несколько десятков человек, вооружил их и объявил свою программу. Программа оказалась невразумительной, и ее никто не понял: ни украинцы, ни евреи. Но последние, однако, уяснили себе один пункт: Шепелев будет их уничтожать. Выбитый из последних подступов к Литину, гимназист заявил местечку, что отступать он собирается завтра и что его отступление, вынужденное атакой красногвардейского отряда из Винницы, дорого обойдется литинским евреям. Банда Шепелева готовила погром. Уже забились на чердаки и в подвалы старухи, уже послали гонца в Меджибож, дабы он положил на могилу великого хасида Бешта записку-прошение для передачи Господу Богу, уже в двух синагогах раскрыли дверцы Ковчегов Завета, и раввин объявил пост. Подумывали о черной свадьбе и разыскивали уродцев, собирали на всякий случай вещи и деньги, надеясь этим снискать милость громил. Молодежи в городе не было: она ушла в красногвардейский отряд и скоро должна была вступить в город.

В тот день юный Герш Гублер уговорил трех мальчуганов, и они спрятались на кладбище. Мимо проезжал возок с оружием для Шепелева; на груде сена лежали десять винтовок русского образца и пулемет. Оружие караулили два хлопца — таких же юных и безусых, как и мальчуганы, притаившиеся за каменными надгробьями.

— Вдруг мой Герш, — сказала Хана Гублер, — выскочил из засады и напал на возок.

— Как? — удивился я. — Безоружный?

— Что вы такое говорите? — воскликнула Хана обиженным голосом. — У моего мальчика был при себе большой револьвер, он наставил его в хулиганов, и те бежали.