Паранойя. Почему мы?

В общем, все та же дура-Настька, пытающаяся усидеть на двух стульях. Не знаю, что должно произойти, чтобы я начала учиться на своих ошибках. Возможно, время, наконец, расставит все по своим местам в моей голове, но пока я в очередной раз малодушно отдала свою жизнь на откуп случаю. Будь что будет. Жаль только, что наговорила столько всего лишнего Долгову, поддавшись истерике. Никогда не забуду его взгляд в то мгновение, когда я отказалась не пить таблетки. Он будто погас, смирился. В нем столько было всего невысказанного, столько боли и горечи. Как представлю, что со всем этим он уехал, а ведь ему еще предстоит решить вопрос с заводом и как-то выбраться из страны…

Боже, какая же я все-таки дура! Мне не просто жаль, я себя почти ненавижу за то, что не смогла сдержаться или хотя бы отложить разговор до лучших времен, когда Долгов не был бы так уязвим. Знаю, он – сильный человек и со всем справится, однако это не значит, что ему не бывает больно, что его невозможно ранить, обидеть или унизить.

Возможно и еще как. Что я и сделала, и теперь на душе у меня такая тяжесть, что я едва могу дышать, думая, как он теперь там. Утешает только одно: когда все утрясется, мы встретимся и уже в спокойной обстановке обсудим нашу ситуацию. Ведь встретимся же?

Почему-то я была уверена, что да, и следующий месяц жила исключительно ожиданием этой встречи и попытками решиться сделать тест на беременность. Недельная задержка с одной стороны говорила сама за себя, но с другой – поскольку мы с Гридасом каждые три-четыре дня переезжали из одной страны в другую, плюс, чтобы хоть немного спать, я принимала антидепрессанты, не факт, что именно беременность стала причиной нарушения цикла. Если честно, я боялась любого результата, поэтому каждый раз откладывала тест.

Вот и сейчас сижу на бортике джакузи, сверлю взглядом заветную коробочку, но никак не могу ее вскрыть. За месяц скитаний и полнейшей изоляции, несмотря на страх, я постепенно свыклась с мыслью о ребенке, более того, робко, в глубине души хотела его. И не только из-за Долгова.

 К моему собственному удивлению, переезд давался мне крайне тяжело. Шум больших городов пугал. Чужой язык резал слух, стоило представить, что теперь я всегда буду жить в окружении этих людей с совершенно другим менталитетом. Не то, чтобы я вдруг стала патриоткой, но сейчас, как никогда, нуждалась хоть в чем-то своем, родном, привычном. Даже красота Монако, Мадрида и Турина не спасала положения. Мне все время казалось, что за нами кто-то следит или преследует нас, поэтому я практически не выходила из квартиры, в каком бы городе мы ни оставались. С Гридасом у нас хоть и сложились довольно уютные, и даже доверительные отношения, а все же Витя дистанцировался от меня. Да и вообще был человеком замкнутым, молчаливым, себе на уме. С такими сложно идти на контакт, но я пыталась. Мне, как воздух, необходимо было хоть какое-то общение, иначе я сошла бы с ума от всех этих думок, переживаний и неопределенностей.

– Ты всегда был таким необщительным? – спросила я его как-то вечером, когда мы по уже сложившейся традиции играли в карты, и Витя за полчаса не произнес ни слова, кроме «бито», «беру», «раздавай».

– Нет, Настасья, не всегда, – помедлив, все же ответил он. Я думала, что мне снова придется тянуть из него клещами каждое слово, но, как ни странно, он разговорился. – По молодости я был тем еще треплом и выпендрежником. Ну, знаешь, смазливая морда, мастер спорта по боксу, модные тряпки, куча девчонок…

Немного смутившись, он усмехнулся и сделал глоток пива. А я с улыбкой смотрела на него и прекрасно представляла себе этого смазливого, вытрепистого пацана. Помню свое ошеломление, когда Витя сбрил бороду и подстригся. Он и раньше был довольно привлекательным мужчиной, несмотря на свой запущенный вид, но теперь… Его губы оказались чем-то запредельным, до неприличия красивым. Скрывать их под бородой было просто преступлением. Так я ему и сказала, на что он признался, что с детства ненавидел их, так как все дразнили его девчонкой. И да, пожалуй, любого другого мужчину такие пухлые, красивой формы губы сделали бы смазливым, но у Гридаса был такой взгляд, что эти губы лишь подчеркивали его мужественность и брутальность.

Естественно, женщин не оставляло равнодушным это противоречие. Многие девушки, когда мы выходили в магазин или на прогулку, не стесняясь меня, строили ему глазки, а в кафе одна даже сунула свой номер телефона. Витя, как мальчишка, смутился. Это было так мило, что я не смогла удержаться и весь вечер мягко подтрунивала над ним, подначивая позвонить этой француженке и, наконец, расслабиться. Но он был непреклонен, сказав, что сейчас не время для расслаблений и вообще он на работе. Мы тогда тоже немного разговорились, и я спросила на свой страх и риск, как он все пятнадцать лет обходился без женщины. Его мой вопрос рассмешил, но он все же ответил.