Паранойя. Почему мы?

Наверное, я сказала это вслух, потому что Долгов невесело усмехнулся и тихо согласился:

– Не прощай, Настюш. Я виноват, но рисковать и ждать, когда этот козел откроет перестрелку, я не мог, ты ведь беременна.

Он целует меня в живот, а я вдруг чувствую, как по ногам начинает бежать кровь и вспоминаю, что так и не выпила ту таблетку.

Похолодев, смотрю на макушку Долгова и расползающуюся вокруг него лужу крови, и не могу сдержать вопль ужаса.

– Настя! Настя! – слышу откуда -то издалека, а потом, будто кто-то хватает меня за руку и вытаскивает из болота. Подрываюсь с кресла самолета с колотящимся сердцем и еще до того, как понимаю, что это всего лишь сон, облегченно выдыхаю.

– Выпей воды, – протягивает мне Гридас бутылку.

Беру ее дрожащими руками и, стуча зубами об горлышко, жадно пью, проливая добрую половину на покрытую испариной грудь. На меня косятся пассажиры соседних мест, но я сейчас не в том состоянии, чтобы испытывать неловкость. Перед глазами все еще эта, сотканная из разных моих страхов, бредятина, и я никак не могу успокоится.

После отъезда Долгова ко мне снова вернулись кошмары и тревожность. Уже вторую ночь нормально поспать без того, чтобы не проснуться несколько раз в холодном поту, а то и крича, у меня не получается. Сколько ни повторяю себе, что эти твари теперь за решеткой и не причинят мне вреда, не могу не думать о том, что Долгову тюрьма ничуть не помешала убрать Можайского. Наверное, почувствовать себя в абсолютной безопасности я смогу теперь только, когда Елисеев и Долговская сестра сдохнут.

Однако, надо признать, вчерашние новости я смотрела с ликующей улыбкой и чувством вселенского удовлетворения. Потерявшая краски, заплаканная рожа Долговской сестрицы и попытки Елисеева казаться невозмутимым при аресте, стали бальзамом на мою израненную душу. Надеюсь, это только начало, и в тюрьме их ждет все самое интересное. Гридас заверил, что так и будет.

Если честно, мне до сих пор не верится, что все закончилось и впереди нормальная жизнь. Я забыла, что это такое, когда никого не боишься, ничего не скрываешь, занимаешься тем, что нравится и наслаждаешься самыми обыденными вещами: чашкой кофе, например, покупками, прочитанной книгой, маникюром, прогулкой… После всего пережитого, мне кажется, я не способна на это. Да вообще ни на что не способна!

 Я не знаю, чем мне заняться, чего я хочу, а главное – зачем чего-то хотеть. Все, о чем я когда-то мечтала, теперь потеряло всякий смысл и привлекательность. У меня не осталось ни желаний, ни близких людей, ни дома, ни даже собственного имени.

 Настя Вознесенская вчера вечером заживо сгорела во время пожара в бане на ферме Петра Михайловича. Через пару дней Лиза и папа похоронят ее, и кроме надгробия на Перепечинском кладбище от нее ничего не останется, будто никогда и не было.

Не знаю, почему меня это так задевает, учитывая через что мне довелось пройти, но глядя на свой новый паспорт и черное каре вместо пепельных волос до пояса, на глаза наворачиваются слезы, а в груди поселяется ноющая пустота. Глупость, конечно, но мне все равно очень горько. Если бы эта смена прически хоть что-то меняла внутри меня или можно было также легко избавиться от незаживающих ран Насти Вознесенской, как и от ее имени, но увы. Во мне по прежнему такой раздрай, диссонанс и неразбериха, что я не выношу сама себя и ни черта не понимаю.

Еще несколько дней назад я была уверена в своем решении поставить в наших с Долговым отношениях жирную точку, а вчера так и не смогла выпить таблетку экстренной контрацепции, малодушно переложив ответственность за будущее на судьбу.

Всю ночь и до сих пор спрашиваю себя, что я творю, что делаю, но ответа так и не нахожу. Мне страшно вновь забеременеть. Не представляю, как выношу ребенка, каждую минуту боясь его потерять, да и неправильно это по отношению к маме и Глазастику. Даже не столько родить от человека, который причастен к их смерти, сколько сойтись с ним и жить, а я точно знаю, если у нас будет с Долговым ребенок, в статусе воскресного папы Сережа задержится ненадолго. Я не смогу противостоять той части себя, которая, несмотря ни на что, любит этого мужчину.

Выпить таблетку было правильным решением, с какой стороны ни посмотри, но выдавив ее себе на ладонь, я поняла, что мне сейчас гораздо страшнее остаться в этом мире совершенно одной и что потерять Долгова я вновь оказалась совершенно не готова. С его отъездом пустота одиночества и сиротства стала так остро ощущаться, что я не смогла ни оставить себе хотя бы крошечную надежду обрести семью, в которой я всю жизнь нуждалась.