Паранойя. Почему мы?

Меня бросает в дрожь, стоит представить перспективы. Горло перехватывает, и я не могу выдавить из себя ни звука. Да и что сказать? Все, что я знаю – живой не дамся. Осторожничать мне больше не ради кого, да и жить, если честно, не так уж хочется, но и позволить этому козлу коснуться меня снова, я просто из принципа не могу, иначе смерть моего малыша окажется напрасной. Поэтому ощериваюсь, когда Елисеев пододвигается ко мне со словами:

– Что ж, думаю, самое время продолжить с того места, на котором мы остановились.

Он тянет свои мерзкие руки, а во мне такая ненависть вскипает и протест, что, наплевав на последствия, со всей злобой бросаюсь на эту тварь, впиваюсь в его противную, лощеную рожу ногтями и остервенело раздираю слишком мягкую, потерявшую упругость кожу, горя лишь желанием крови, боли и мести. Елисеев взвывает, пытаясь сбросить меня с себя. У нас завязывается ожесточенная борьба. На меня сыпется град ударов, воплей и мата, но мне все равно. Я хочу убить этого ублюдка или умереть до того, как его быки свяжут меня и отымеют по очереди. Иллюзий, увы, не осталось, и чудес я больше не жду. Слишком больно разочаровываться.

Мысль, что Долгов не появится, и рассчитывать мне не на кого, делает меня еще отчаянней. Окончательно озверев, будто бешеная собака, впиваюсь зубами Елисееву в шею и рву кожу под аккомпанемент его дикого ора, пытаясь во что бы то ни стало перекусить артерию. И когда чувствую металлический вкус крови во рту, понимаю, что такое настоящее удовлетворение. Елисеев бьет меня кулаками, куда придется, но это лишь придает сил и злости. Перед глазами проносится все, что эта мразь со мной сделала, и я вгрызаюсь в его шею глубже, сильнее, рву до последнего, пока машина не останавливается, и меня в попытке оттащить, не прикладывают чем-то тяжелым по голове.

Наверное, я потеряла сознание. Когда в следующий раз открываю глаза передо мной ночное небо, усыпанной звездами и какие-то черные стены вокруг. Хочу позвать на помощь, но рот заклеен скотчем, руки связаны, а все тело ноет от боев.

Ничего не понимая, обвожу взглядом пространство вокруг, и меня бросает в холодный пот от догадки, где и в чем я лежу. Пытаюсь подняться, но ноги тоже связаны, да и гроб четко под мой рост и вес: невозможно ни повернуться, ни лишний раз пошевелиться. Начинаю задыхаться и паниковать. Из груди рвется крик. Мне так страшно, что не могу держать этот ужас в себе. После того, как Яша Можайский затащил меня в подвал и заживо закопал при мне котёнка, я до истерики боюсь замкнутых пространств. Собственно, истерика меня и накрывает. Разумом понимаю, что бессмысленно дергаться и пытаться кричать, но боже, я лежу ночью посреди леса в гробу, в вырытой яме! С каждой секундой моих бесплодных попыток выбраться, я все меньше соображаю, кто я, что происходит и почему здесь оказалась.

Мычу в скотч, срывая связки, бью пятками по дну гроба и извиваюсь змеей в надежде привлечь хоть чье -то внимание. Мне плевать, что меня могут убить или сделать что-то еще. Пусть сделают. Я готова сейчас вытерпеть, что угодно, только бы не быть похороненной заживо.

К счастью или наоборот, слышу приближающиеся шаги и голоса. Судя по всему, мужчин много. Застыв с колотящимся сердцем, жду своей участи. В первые секунды свет фонарей ослепляет. Зажмурившись, всхлипываю, но пересилив себя, открываю глаза, однако, как ни стараюсь, не могу определить, кто стоит на краю ямы, пока не раздается родной до дрожи голос.

– И это твой рычаг давления? – снисходительно уточняет Сережа, отчего у меня внутри все переворачивается, Долгов же насмешливо заключает. – Ну, ты и клоун.

– Однако, ты здесь, – иронизирует Елисеев с другого края ямы.

– Только для того, чтобы посмотреть, как ты в очередной раз обосрешься, – следует странный ответ. Я тяжело сглатываю и, невзирая на застилающие глаза слезы, пытаюсь разглядеть что-то еще помимо ног, но увы, фонари светят слишком ярко.

– На твоем месте я бы поостерегся раскидываться громкими фразами. Я ведь ее закопаю и глазом не моргну, – предупреждает меж тем Елисеев, вызывая у меня озноб и сводящую диафрагму судорогу.

– Да закапывай, мне эта истеричная дура на х*й не нужна, – заявляет Долгов ничего не выражающим голосом. В этот же момент кто-то освещает его абсолютно-безразличное лицо фонарем. Встречаюсь с холодным, пробирающим до самых костей, взглядом и от шока не могу дышать. Парализовало всю.

Я не понимаю, просто не понимаю. Ведь еще прошлой ночью он просил дать нам шанс и не пить таблетки, а теперь что? Уже не нужна?

Вспыхивает надежда, что, возможно, он блефует, но тут кто-то обрывает тросы на крышке гроба, она с щелчком захлопывается, и я понимаю, что ни хрена это не блеф, не шутки. Меня сейчас заживо похоронят, и я умру мучительной смертью от нехватки кислорода.

О, Господи! Пожалуйста, только не это!