Паранойя. Почему мы?

Но Высшие Силы, как и всегда, глухи к моим молитвам. На крышку гроба начинают валиться с бешеным стуком комки земли. Во мне сиреной взвывает инстинкт самосохранения, и я, обезумев от страха, колочу руками и ногами по крышке гроба, срываю обивку, скребу доски, ломая ногти, мычу, зовя Долгова на помощь и захлебываюсь слезами отчаяния.

Чем приглушенней становиться звук падающей земли, тем сильнее я начинаю задыхаться. Здесь так душно. С меня течет ручьем пот. Мне кажется, что стенки гроба надвигаются на меня, давят со всех сторон. Хрипя, втягиваю с шумом воздух, но через нос его практически не попадает. Чувствую, как начинаю проваливаться в какую-то темноту. Где-то наверху слышатся выстрелы, но мне уже все равно, главное, что этот кошмар заканчивается. Скоро я увижу маму, Глазастика и моего малыша. Жаль только, что пострадали мы ни за что.

Это была моя последняя мысль перед тем, как отключиться. Однако, как оказалось, я не умерла, а в очередной раз потеряла сознание. Оглядывая незнакомую комнату, до меня это доходит не сразу. Я вообще ничего не понимаю. В голове все смешалось. От пережитого стресса в теле поселилась такая слабость, что кажется, еще чуть-чуть и я расползусь бесформенной массой по дивану. Гонимая страхом, неимоверным усилием воли все же поднимаюсь и по стеночке ковыляю к двери, чтобы, если не сбежать, так хоть понять, что дальше будет. Однако не успеваю дойти, как моя заветная цель открывается, и на пороге застывает Долгов, а вместе с ним и весь мир, чтобы в следующее мгновение взорваться во мне ядерной бомбой, отравляя неконтролируемым страхом и болью предательства.

– Не… не подходи, – дрожа, хриплю сорванным голосом, пятясь к стене, заламывая содранные в кровь пальцы. Меня до сих пор колотит, как припадочную от ужаса.

– Маленькая, – шепчет Долгов на выдохе, замерев в шаге от меня. Лицо белое, как полотно, напряженное, а в глазах, в тех самых, в которых ещё пару часов назад отражался лютый холод и безразличие, теперь столько вины, что меня начинает скручивать от едкой, как щелочь, сжигающей напрочь, ненависти.

   Задыхаюсь, не могу его видеть, находиться с ним рядом не могу. Наизнанку выворачивает. Насквозь прошибает яростной болью. Он же скользит по мне взглядом и бледнеет ещё сильнее. Смотрит на мои окровавленные руки все в занозах и земле, и не выдерживает, отводит взгляд.

   Усмехаюсь, не скрывая отвращения и горечи.

   Правильно, не смотри. Не думай, как я билась в истерике, как скребла доски, сдирая кожу; как рвала связки, звав тебя на помощь, не веря, что ты способен на такое зверство. Не смотри, любимый, пусть тебя совесть не мучает. Хотя о чем это я? Где ты, а где совесть?!

   Долгов, подтверждая мои мысли, преодолевает разделяющее нас расстояние. Отшатнувшись, ударяюсь головой об стену. Зажмурившись от боли, втягиваю с шумом воздух, и меня окутывает любимый запах: смесь мяты, сигаретного дыма и чего-то такого густого, терпкого, приглушенного дорогим парфюмом. Меня ведет, каждый нерв вибрирует, как и всегда, от аромата его тела, благодаря которому я узнала, как пахнет моё собственное. Впрочем, всё во мне, как в женщине, открыто этим мужчиной. И сейчас от этой мысли невыносимо больно и горько. За что он мне? За какие грехи меня им наказали? Что я успела такого сделать, чтобы тащить столько времени на себе груз этих отношений, и в конечном счете быть отданной, словно кусок мяса на растерзание шакалам? За что, Господи?! За что?

   Слёзы обжигают глаза, а в следующее мгновение мир замирает: звуки исчезают, запахи, чувства -всё перестаёт существовать, кроме Долгова, опускающегося передо мной на колени.

– Прости меня! Я не мог иначе, Настюш. Это был единственный выход, – шепчет он, уткнувшись в мои израненные ладони, осторожно касаясь их горячими губами, разъедая солью мои раны.

   Конечно, ты не мог иначе. Иначе ты даже и думать не стал бы. Ты своё никому не отдашь, лучше в расход пустишь, кого не слишком жалко, но никто тебя на колени не поставит. И сейчас ты не на коленях передо мной, а просто гнёшь свою линию.

   Вот только во мне больше гнуть нечего. Сломана. И внутри всё медленно, мучительно угасает, оставляя лишь холод и мёртвую пустоту, которую не заполнить ничем, ни воскресить. Долгов разрушил всё до основания, растоптал, уничтожил. И ничего больше не осталось: ни слёз, ни страха, ни любви. Всё там – в той могиле. И я – та я, что любила этого мужчину больше жизни; что всей своей душой безгранично ему верила; что готова была простить ему всё, я тоже там: заживо похоронена любимыми руками. И этого не забыть никогда, не исправить. Это конец.

   Но Долгов не понимает, продолжая что-то лихорадочно высматривать в моём лице.

   Нет там ничего, Серёженька. Стер ты всё набело. А, казалось, сделать мне больнее уже просто невозможно, но ты смог. Опустил на самое дно, умылся моими слезами, а теперь думаешь, что прощу и пойму?

   Не пойму никогда! Потому что я бы за тебя отдала всё на свете. Я бы лучше сдохла рядом с тобой, чем позволила тебе пройти через что-то подобное.