Паранойя. Почему мы?

– Да, Сережа, может «правильно» скорбеть было бы проще, чем «неправильно» любить. Но это не значит, что я хотела, чтобы выжили они, а не ты. Я не виню тебя ни в чем, я все прекрасно понимаю, но я… я устала, понимаешь? Я устала чувствовать себя чем-то аморальным, грязным, запретным. Я устала переступать все нормы, чтобы быть с тобой. Я больше так не могу, Сережа. Я не могу закрыть глаза на смерть мамы и сестры, не могу сделать вид, что все нормально. Это переходит все границы.

– А кто вообще устанавливает эти границы, Насть? Почему мы должны загонять себя и свою жизнь под выдуманные кем-то рамки? – вопрошает он с такой убежденностью и жаром, что мне хочется закричать на всю деревню от бессилия.

– Прекрати! Пожалуйста, ради бога, прекрати! Я не хочу философствовать на эту тему. О чем мы вообще говорим? Ты и сам знаешь, что это неправильно!

– Неправильно… Ну, да, – кивает он с невеселым смешком и хватается за очередную сигарету, но тут же нервно сминает ее в кулаке и продолжает со всей злостью. – А сто лет назад, Насть, было неправильно трахаться до брака, ты бы сейчас считалась шлюхой и изгоем. А двести лет назад было неправильно открывать рот и высказывать свое мнение поперек мужскому, иначе тебе бы не поздоровилось, а триста лет назад тебя бы и вовсе забили камнями, увидев расхаживающую по деревне в купальнике. Мне продолжать? Или ты сама, наконец, поймешь, что все твои «неправильно» – это условности, придуманные человеком, чтобы управлять обществом.

– Возможно, – соглашаюсь я, –  но именно они делают нас людьми.

– Нет, Настя, людьми нас делает разум и здравый смысл. Все остальное – шиза, заложником которой ты становишься, если не умеешь оценивать ситуацию чисто, без примеси всех этих условностей.

– Пусть так, Сережа, – устало вздыхаю, глотая слезы и, глядя ему в глаза, шепотом ставлю точку. – Значит я не умею.

– Не пей эти таблетки, Настюш, – просит он так же шепотом, разрывая мне сердце.

Прикусываю дрожащую губу и, помедлив, качаю головой. Долгов усмехается и, взглянув на меня как-то так – до дрожи пронзительно, не говоря больше ни слова, покидает беседку. Я смотрю ему вслед и горько плачу, чувствуя, как с каждым шагом, отделяющим его от меня, во мне что-то тихо умирает.

Любить и отпустить – глупо и мучительно больно, но в тот момент мне казалось, что иначе я не могу. А потом настало утро, и я поняла, что такое настоящая агония и боль, когда не обнаружила в шкафу ни единой Сережиной вещи.

– Ему больше не было смысла здесь оставаться. Все дела у него в столице, – отвечает Гридасик на мой немой вопрос за завтраком.

– А-а… я, мы? – растерянно смотрю на него, пытаясь переварить эту новость. К тому, что Долгов вот так резко, даже не прощаясь, оборвет все нити, я оказалась совершенно не готова, и сейчас, словно выброшенная на берег рыба, отчаянно хватала воздух ртом, понимая, что вчера был наш последний разговор.

– А мы завтра улетаем из страны. Документы готовы, Настасья, начинается новая жизнь, – объявляет Гридас, не оставляя никаких сомнений, что ночью Долгов со мной окончательно попрощался.

Глава 5

«Как это страшно, что один единственный человек так много значит, так много в себе воплощает.»

К. Макколоу «Поющие в терновнике»

В п*зду! – с такой мыслью сажусь в подъехавший гелик и, закурив, без лишних раздумий даю Лехе знак ехать.

Откинувшись на спинку кожаного сидения, смотрю через панорамную крышу на светлеющее небо и тупо пускаю кольца дыма. После ночи нарезания кругов по комнате чувствую себя измочаленным. На душе погано и, чем дальше от дома Михалыча, тем поганей. Пожалуй, нужно было что-то сказать Настьке перед отъездом. Все-таки послезавтра ее уже не будет в стране, а я хер знает, когда разрулю ситуацию с заводом и следствием, но видеть эту паразитку после той х*йни, что она наговорила, нет никакого желания.

Я все понимаю. Знаю, что такой эмоционально–психический надлом не проходит по щелчку пальцев за две недели, и стопроцентно нужна профессиональная помощь, но все же я не ожидал получить на все мои попытки хоть как-то вернуть ей интерес к жизни херню в духе: «я тебя пожалела», «в моем будущем тебя нет».

Что сказать? Нокаут. Точнее – четкое попадание прямо по яйцам. Хочешь опустить мужика? Скажи, что ты его пожалела. Настьке-таки удалось стать в чем-то для меня первой. До нее я ни разу за сорок лет не сомневался в себе, как в мужике и своих силах. Всегда знал, что орёл и, что любая женщина, если захочу, будет моей. Просто потому что таков закон природы и общества: если ты – предприимчивый, харизматичный, с лидерскими качествами и ладной рожей, то ты обречен у баб на успех. И это действительно было так, что бы я ни делал и как себя ни вел. Я даже представить не мог, что однажды окажусь для женщины, которую люблю, тем, кому она будет давать из жалости, в утешение.