Паранойя. Почему мы?

– Это был бы мой первый, по-настоящему желанный ребенок. Ты вряд ли поверишь, да я и сам до сих пор не верю, что такие совпадения бывают, но тогда, на Олькином дне рождении я смотрел на тебя и думал, что, если бы ты родила мне ребенка, я был бы абсолютно счастливым мужиком, – он осторожно кладет руку мне на живот, а у меня по щекам начинают бежать слезы.

Я так мечтала об этих словах и этом прикосновении в те ужасные дни. Иногда, клала ладонь себе на живот, закрывала глаза и представляла, что это его рука, что это он нежно и трепетно поглаживает меня, шепча, как он рад вновь стать отцом. Эти иллюзии причиняли мне нестерпимую боль, но в том беспросветном кошмаре они были мне, как воздух необходимы, сейчас же… Я не знаю, что чувствую сейчас. Мне больно и горько, и в то же время разделить эту боль с Долговым кажется правильным.

Однако, вскоре приезжает Леха, мы отодвигаемся друг от друга. На стол, перед нами кладется пакет из аптеки, и я понимаю, что, как бы не было горько, пришла пора расставить все точки над «i».

– Насть, – начинает Долгов, но я тут же обрываю его, прекрасно зная, что он хочет сказать.

– Нет, не надо!

Я тянусь за таблетками, но Долгов перехватывает мою руку.

– Послушай, я понимаю, что сейчас не самое подходящее время и ты не готова…

– Не готова? Не самое подходящее время? – моментально выхожу из себя от необходимости объясняться. – Ты серьезно?

– Не придирайся к словам.

– Я не придираюсь к словам, Сережа. Меня просто смешит твоя убежденность, что я когда-то буду готова или наступит то самое подходящее время. Ты что, правда думаешь, что после всего, я когда-нибудь еще захочу родить от тебя или быть с тобой? Ты в своем вообще уме?

– А чего ты тогда хотела, трахаясь со мной все эти две недели? – тоже взрывается он.

– Может, просто трахаться? С каких это пор ты вдруг стал таким правильным.

– Вот только не надо нести всю эту киношную хуергу про секс без обязательств! – поморщившись, отмахивается он и, поднявшись с лавки, отходит к выходу из беседки, чтобы закурить.

– Я и не собираюсь, – собравшись с силами, пытаюсь взять свои эмоции под контроль. –  Но, если ты думал, что эти две недели что-то меняют, то ты сильно ошибаешься. Я просто… просто пожалела тебя.

Последние слова выдыхаю едва слышно, зная, какой эффект они произведут.

И точно, Долгов замирает с зажатой в зубах сигаретой перед зажженной зажигалкой  и смотрит на меня так, будто впервые видит.

– Пожалела? – отбросив сигарету и зажигалку, уточняет он вкрадчиво с кривой усмешкой, от которой мне становится не по себе. Я не хочу делать больно, но откладывать этот разговор больше не имеет смысла.

– Да, Сережа, пожалела, – тяжело сглотнув, повторяю упрямо, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не дрожал. – В тот вечер ты был раздавленным, тебе нужно было поплакаться кому-то в жилетку или… я не знаю, потрахаться. Вот ты и потрахался в жилетку. А потом я просто поняла, что мне это тоже нужно. Нужно на что-то отвлечься, куда -то выплеснуть свой гнев, свое горе, да все, что у меня там внутри. Мне необходимо было найти способ не свихнуться, зацепиться за что-то во всей этой неопределенности, пока жизнь, наконец, не устаканиться. Но я всегда знала, что это временно, что в моем будущем тебя нет, Сережа. Не должно быть ни под каким предлогом.

– Что это значить «не должно»? Кому не должно?  – повышает он голос, прожигая меня раздраженным взглядом.

– Мне не должно! Мне, ясно?! – срываюсь на крик. – Мою мать и сестру убили твои люди! О каком будущем, о каких детях, черт возьми, ты говоришь?

Долгов не остается в долгу, как бы комично это ни звучало, и тоже начинает орать.

– Бл*дь! Да сколько раз еще я должен повторить, что в тех обстоятельствах, это был мой единственный шанс выжить?! Ты понимаешь, что я лежал в реанимации с пробитой почкой, что я ни то, что думать, я поссать сам не мог! Да я знать не знал, кто там в этом гребанном самолете.

– Хорошо, а если бы в нем была я? Меня бы тоже убрали?

– На этот счет у моих людей были указания.

– Ах, вот как?! Тогда почему их не было насчет моей матери? Я ведь тебя просила….

– Ну, конечно, ты же просила! – издевательски хохочет он. – А я-гад такой взял и не сдох ради твоей маленькой просьбы.

– Я не просила тебя сдохнуть, – цежу сквозь зубы, – я просила просто не трогать мою семью.

– А это одно и то же! – обрывает он грубо. –  Либо я, либо твоя семья. Меня так же могли убрать в любую минуту, но тебе, конечно, было бы легче оплакивать меня и мои «правильные» жертвы, чем любить изворотливого мудака, готового на все, чтобы выжить и быть с тобой. Признайся хотя бы самой себе, так ведь было бы проще, верно?

– Да! Может, и проще, – выплевываю, захлебнувшись слезами, уже не соображая, что говорю. Долгов бледнеет, мне и самой очень-очень больно. Каждое слово я, будто с кровью выдираю из себя, но остановиться не могу, поэтому продолжаю изливать душу.