Паранойя. Почему мы?

Долгов стонет и без церемоний загоняет его на всю длину, шепча, какой у меня ох*енный рот. У меня текут слюни и слезы, но мне хорошо. Боже, как же мне хорошо! Я схожу с ума от того, как мой мужчина теряет контроль, как его трясет от наслаждения, как он смотрит мне в глаза, будто от меня зависит вся его жизнь.

Забыв про всякий стыд и смущение, ласкаю себя в такт с глубокими, жесткими толчками и мычу от удовольствия, скользя губами по выпуклым пульсирующим венам на его члене.

У меня болят мышцы щек, но я бы хотела продлить этот кайф, поэтому, когда Долгов резко отталкивает меня, едва не рычу.

Но не успеваю ничего возразить, как оказываюсь на спине с раздвинутыми ногами. Серёжа, закрыв мне рот глубоким поцелуем, наваливается на меня и, торопливо сдвинув в сторону мои трусики, сразу же входит сильным толчком.

Стону от наслаждения. Меня будто электрическим разрядом прошибает. Втягиваю с шумом воздух, но Долгов не дает ни секунды передышки, начинает двигаться во мне жестко, быстро, с оттяжкой, отчего я становлюсь просто неприлично мокрой.

Влажные шлепки наших тел с каждой секундой все чаще и громче. Долгов стонет вместе со мной, и меня от этого просто выколачивает в пропасть. Никогда ничего сексуальней мужских стонов не слышала.

– Еще, да, еще! – бормочу, словно в бреду, поддаваясь навстречу ударам его бедер. Мы снова сплетаемся языками, дышим загнанно и смотрим друг другу в глаза. Сейчас между нами происходит что-то больше, чем просто секс. Что-то такое, отчего слезы наворачиваются на глаза и внутри все дрожит, рвется на куски.

– Люблю тебя, Настюш, – шепчет Серёжа, и меня накрывает, будто цунами, оргазмом. Замерев, дрожу, словно в припадке, содрогаясь от сладких конвульсий. Долгов тут же следует за мной, кончая глубоко-глубоко в меня. Я чувствую рваные толчки его спермы внутри и холодею.

– Скажи, что в ты резинке, – шепчу помертвевшим голосом.

– Прости, маленькая… – выдыхает он с сожалением, а у меня от ярости и ужаса темнеет перед глазами.

– Скотина! Ты специально что ли? – спихнув его с себя, ору не своим голосом.

Словно ужаленная, я подскакиваю с сена и замираю, чувствуя, как по внутренней стороне бедра начинает стекать его ошибка.

Смотрю на белесые капли, и меня с головой накрывает паника. Из курса биологии я знаю стадии эмбриогенеза. Спасибо моим прогулам: из-за них мне приходилось каждую тему зубрить досконально, чтобы биологичка поставила положительную оценку. Поэтому я помню, что у меня есть сутки до того, как образуется зародыш, и это можно будет считать беременностью. Однако, мне все равно кажется, что уже сейчас внутри меня происходит что-то необратимое, что-то, что снова приведет меня к тому моменту, где я ползаю по мрамору, истекая кровью, изо всех сил стараясь удержать ребенка внутри себя.

Перед глазами проносятся события трехмесячной давности. Меня начинает трясти, слезы подступают к глазам, и я задыхаюсь от скрутившего диафрагму ужаса. Сама не замечаю, как разворачиваюсь и иду куда-то, не в силах стоять на одном месте и смотреть на Долгова.

Он, естественно, идет за мной. Хватает меня за руку и разворачивает к себе.

– Насть, давай без вот этого детского сада. Да, я облажался…

– Облажался? – кричу сквозь слезы, сбрасывая его руку с предплечья. – Нет, ты не облажался, Сережа, это просто твой mood по жизни – быть эгоистичной свиньей, которой плевать на всех, кроме себя любимого. И мне бы пора это уже выучить и запомнить, но я неисправимая дура – снова на те же грабли.

– Вот только не начинай! Не надо раздувать из одной проблемы другую.

– Я не раздуваю, а называю вещи своими именами! Ты прекрасно знал, через что я прошла, но все равно плюнул на мое здоровье, на мое будущее, на то, что я снова доверилась тебе! Ну, и кто ты после этого?

– Может, просто за*бавшийся мужик, который слишком тебя хочет и любит, что забывает обо всем, когда он в тебе? Такое объяснение не приходило в твою голову? – орет он в ответ, выводя меня из себя еще больше.

– Пошел ты со своими объяснениями! Любить – это не п*здеть об этом при каждом удобном случае, а, как минимум, заботиться о человеке, уважать его мнение, его просьбы.

– А я значит не забочусь о тебе?

– Ну, что ты?! Конечно, заботишься! – язвлю с перекошенным от злости лицом. – Так заботишься, что теперь мне придется шарахнуть по своему только-только оправившемуся организму убойной дозой гормонов и трястись несколько дней в надежде, что пронесет. Но это ведь ничего такого, правда? Главное, что тебе было хорошо, когда ты любил меня, забывая обо всем, – издевательски передразниваю его.

Долгов бледнеет, как полотно. Вот только мне сейчас плевать, насколько его задевает все, что я говорю. Я слишком зла и напугана, чтобы выбирать выражения и щадить его чувства.