Парадигма

В Найвата полетела еще одна сияющая лента. Кипарис на её пути взорвался щепками. Маг поддался вперед, сделал кувырок и резко отпрыгнул вправо. Земля рядом с ним зашипела, выплевывая комья грязи.

А геометрист всё ближе…Уже чувствуется исходящий от него жар…

Вдруг сияние исчезло.

Враг удивленно застыл, непонимающе уставился на свои ладони. Однорукий все-таки добрался до татуированного ученика. Рождающий Реальность понял, что произошло, носком сапога поддел лежащие на земле ножны, поднял их в воздух и высвободил меч.

Найват прыгнул на врага, закружился в стремительном и смертоносном танце. Клинки звонко запели, высекая яркие искры.

Не останавливаться.

Бить.

Быстрее.

Еще быстрее.

Отступать нельзя.

Рыча от злости, геометрист едва успевает отбивать удары, но не сдается — смерть мальчика и еще не до конца ушедшая магическая энергия подпитывают его, делают сильнее, быстрее. В воздухе висит пыль от поваленных деревьев, от которой слезятся глаза и сушит глотку.

Чувствуя, как кровь льется из многочисленных мелких ран, Найват еще быстрее закрутился юлой, не давая ни единого шанса подступиться к себе. Быстрее-быстрее!

Клинки ударились друг о друга, противно заскрежетали лезвиями. Вены на шее геометриста вздулись, лицо раскраснелось. Он давит всем весом, не давая возможности ни резко отскочить, ни попытаться сделать финт. Чувствуя, как тупая боль усиливается в кистях, как от напряжения рвутся канаты мускулов, Найват насел на противника. Всё его внимание сфокусировалось на взгляде сутулого — полном ненависти и нечеловеческой решимости.

Я не хотел, чтобы всё так закончилось.

Он что было сил дернул свой меч вверх, геометрист вскрикнул — от удара сломались как минимум четыре его пальца — и выронил оружие. Молниеносный взмах — и голова врага отделилась от тела. Из шеи вырвался фонтан артериальной крови.

Найват огляделся. Труп татуированного ученика кулем валяется в грязи. На спине, чуть ниже лопаток, чернеют две колотые раны. Рядом с ним, прислонившись плечом о ствол кипариса, стоит однорукий, ехидно ухмыляется. Острие его клинка упирается в землю.

— Ловко вы, — сказал Ренай.

— Проверь, что с нашим братом. — Голос прозвучал хрипло, будто принадлежит глубокому старику.

— Я уже, господин.

— И?

— Мертв. Причем уже несколько дней как. Голод-таки его доконал.

Найват покачал головой.

— Быть не может, — сказал он. — Мы же видели, как он шевелился.

— Наверное, показалось, господин.

Не веря, маг бросил меч в траву и направился к бесформенной куче тряпья, возвышающейся на большом плоском камне. В ноздри ударил резкий запах мертвой плоти, к горлу подступил тяжелый ком. Откинув потерявшую давным-давно цвет хламиду с лежащего Певца, Найват начал выплевывать проклятья. Свернувшийся в позе эмбриона худой мужчина мертв. Его стеклянные голубые глаза удивленно смотрят на молчаливый лес, рот широко раскрыт, будто бедняга перед тем, как испустить дух, хотел проглотить этот мир.

— Опоздали, господин, — сказал однорукий. — Мы потратили столько дней впустую. Поверьте мне: скоро кошмары вернутся с новой силой. А мы до сих пор не вышли из леса. В любой момент…

Не слушая бывшего телохранителя, Найват посмотрел на обезглавленное тело мага другой школы. Крови из отрубленной шеи вытекло так много, что земля и трава вокруг мертвеца пропитались алым. Затем взгляд зацепился за холщовый мешок, лежащий рядом с костром. Внутри оказалась небольшая костяная шкатулка, украшенная витеиватой резьбой. Открыв её, маг нашел исписанные аккуратными иероглифами листы бумаги.

Пока небо не приобрело фиолетовый оттенок и не наступили сумерки, он читал среди трупов. Холод сковал его внутренности, хотя от недавнего сражения его кровь по-прежнему кипела. Волны дикого животного ужаса, слепого и беспощадного, накатывали, как при наступающем приливе.

— Что говорится в этих бумагах? — спросил однорукий, смывая из фляги кровь с меча.

— То, что геометристы близки к тому, чтобы уничтожить нашу школу, — онемевшими губами ответил Найват.

Глава восьмая. Хен

Геткормея, Мореш

Пока стражники отвлеклись, он прислонился плечом о большое колесо повозки.

Мутные капли пота текут с него ручьем, мышцы ревут от перенапряжения, а сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Что уж тут говорить о руках — их он практически не чувствует. Но если боль и усталость еще можно терпеть, то жажду и голод — нет. Последние дни кормят жидкой похлебкой, которой бы побрезговал даже нищий, а воды дают столь мало, что во рту сухо, как в пустыне.

Стражник, повернув голову в его сторону, нахмурился и рявкнул:

— Ты чего прохлаждаешься, мразь?! Будешь отдыхать, когда я скажу!

Кивнув, Хен не без труда оторвался от колеса и подошел к задней части повозки.

Взору предстала привычная картина: сваленные в одну большую кучу белые камни. Края у них острые, не так обхватишь — и кожу глубоко вспорет, истечешь кровью. А лекарь приходит к ним лишь раз в пятнадцать дней, успеешь отдать богам душу.

Нужно быть очень осторожным.