Панджшерский узник

Когда советского солдата втолкнули в помещение, сложенное на террасе из хорошо подогнанных камней, где все было устлано старыми, но довольно еще крепкими коврами, он увидел комнату, обставленную на азиатский манер. В углу шкаф с открытыми полками, на которых стояли книги на арабском языке, стопка старых газет и журналов. Рядом на тумбочке радиоприемник. Низкий стол на гнутых резных ножках, поднос с фруктами и серебряный кувшин с тонким горлом. На мягких подушках сидел тот самый бородач, которого Саид еще вчера принял за начальника этой тюрьмы. Бородач пил чай из пиалы и рассматривал сложенные на столе перед ним перстни.

— Ты сегодня выглядишь лучше, чем был вчера, — подняв глаза на пленного, сказал моджахед. — Врачи тебя привели в порядок, а то вчера был совсем как дохлая собака. Я уж думал выбросить тебя в реку.

Саид молчал, стараясь не отводить взгляда, но и не смотреть этому человеку в глаза. Бородатый допил чай, потом завернул перстни в тряпицу, бросил одному из охранников и, с усмешкой посмотрев на шурави, потянулся, хрустнув сплетенными пальцами.

— Устал сегодня, — изрек он. — Ночь была долгой, многих неверных пришлось отправлять на встречу с Аллахом с достойными почестями. Муки очищают от скверны. Ответь мне, ты православный мусульманин?

Саид не знал, что ответить. В его положении опасно было отвечать. Тот или иной ответ все равно приведет к гибели. Сказать, что он не верующий, что он комсомолец, что в его стране вера — удел стариков, которым нечем больше коротать свой век, что у молодежи иные ценности? Желание быть гордым и желание выжить боролись в молодом человеке.

— Я всегда относился с большим уважением к верующим. И для меня не важно, мусульманин или христианин. Каждый человек на земле имеет право на жизнь.

Сильный удар между лопаток бросил Саида на ковер. Он непроизвольно выставил руки во время падения, и тут же боль в ране пронзила его так сильно, что он застонал и упал на бок, зажав раненую руку. И тут же получил удар в живот, потом его били ногами снова и снова. В спину, по рукам, по коленям, которые он подтягивал к животу, чтобы сжаться в комок. Несколько раз удары попадали по лицу, по затылку. Саид захлебывался в своей крови и пыли от старого ковра. Удары неожиданно прекратились. Он лежал на боку, тяжело дыша и кашляя. Перед его глазами появились странные военные ботинки. Почти такие же, как советские, но только серо-песочного цвета и на другой подошве.

— Ты — глупый мальчик, — сказал бородач, опустившись перед ним на корточки. Затем взял его за волосы и, рывком повернув лицо избитого к себе, процедил: — Никто не имеет права осквернять эту землю, этот мир, созданный Аллахом, если он не верит в него, не преклоняется перед ним, не возносит к нему свои молитвы. Ты можешь спасти свою жизнь и свою душу только одним — принять эту святую веру и встать на путь борьбы с неверными рядом с другими воинами Аллаха. Поднимите его!

Кровь заливала один глаз, текла по подбородку Саида, дышать он не мог. Бородатый подошел вплотную и брезгливо посмотрел на пленника:

— У тебя есть время до захода солнца. Или ты будешь умолять меня принять священную единственную веру, либо ночью тебя будут ждать такие муки, что ты пожалеешь, что вообще родился на этот свет. Уведите его!

Охранники толкнули Саида, и он поплелся назад по тропе, держась за ребра и постанывая от каждого толчка в спину. Стараясь отогнать страшные воспоминания о виденном недавно в пещерах, он думал, что самый простой выход — это сейчас броситься вниз. Один бросок к краю, и там внизу он умрет, и все кончится. Высота метров тридцать или пятьдесят. И все! И тут же как кнутом стегнула по сердцу мысль. Отец! Как он переживет, что его сын стал трусом? Надеяться, что он не узнает, что до отца никогда не дойдет, как погиб его сын? Саид чуть не зарычал в голос и стиснул кулаки. Охранники как-то по-своему восприняли поведение пленника и расхохотались за его спиной.