Пандем

Вчера, несясь на лошади, он ни о чём таком не думал. А во сне… Или в ту секунду, когда он просыпался… Ему подумалось: а все те люди, что скакали на лошадях до него? За ними гнались, чтобы убить… Или они сами гнались за кем-то… А ведь были ещё те, что шли в бой… Они не боялись?

– Пандем… Они не боялись?

«Боялись».

– Тогда почему?

«Потому что преодолевали страх смерти».

Виталька прикрыл глаза. Ему увиделось: вот человек летит, склонившись к белой гриве, а за ним по пятам – всадники, желающие ему смерти. И ещё он увидел: человек выходит навстречу врагу, а лицо у него сосредоточенное, как у Ромки. Он поднимает меч…

Виталька лежал, обхватив себя за плечи, и дышал часто-часто. Что-то внутри у него было… как будто прищепкой защемили где-то внутри, в сердце. Хотелось плакать. Но не грустно.

– Пандем!

«Да?»

– А я бы так мог?

«Думаю, мог бы. Ты ведь храбрый».

– Пандем! А… никто ведь не узнает, что я бы так мог.

«Почему? Вот ты пойдёшь в бассейн и прыгнешь с вышки…»

– Это не то, Пандем, – сказал Виталька, ещё подумав. И добавил по-взрослому:

– Видишь ли… Ты, наверное, не поймёшь.

* * *

«…Потому что воспитание – это тоже модификация. Ограничение свободы. Выработка желаемых реакций с помощью системы стимулов… А если речь идёт о взрослом человеке с сильной волей? Экстремальное воспитание… Или запрограммировать его. Или убить нафиг, а уже детей его вырастить «правильно»… Ким, ты в самом деле хочешь слушать от меня все эти мозолистые банальности?»

Ким снова был один, на скамейке посреди пустого парка, скамейка висела на цепях – и едва-едва покачивалась, хотя Ким сидел совершенно неподвижно. Возможно, ритмичных толчков его крови было достаточно, чтобы нарушить равновесие.

– Значит, ты наглядно объяснил Алексу…

«Если бы ты знал, Кимка. Как трудно иногда объяснить. При том, что понимаешь человека до дна, когда этот человек – ты сам. Ну вот нет у него музыкального слуха. Для него диссонансов не существует, и гармонии не существует тоже…»

– А ты уверен, что гармония и диссонансы существуют даже тогда, когда нет рядом чьего-нибудь уха?

«Не уверен – знаю».

– Стало быть, у тебя есть вкусы, которые ты полагаешь абсолютными и незыблемыми, и ты…

«Ну что ты снова стонешь, Ким… Пуганая ворона в виду вечного куста… Я храню в себе наборы вкусов, взглядов, идей, которые существуют на земле и существовали когда-либо. Я оперирую памятью человечества. И что, я стану навязывать моднице длину юбки?».

– Я не имел в виду…

«Я знаю. В тебе вдруг ожил давний призрак – пугало Всемирного Цензора. Твоё сознание на дух не переносит Доброго Учителя – тебе подавай Хитрое Чудовище, завладевшее миром. В этом ты ничем не отличаешься от Алекса…»

Скамейка на цепях качнулась сильнее. В отдалении квакали лягушки, заходились, вознося к небу заливистые, почти соловьиные трели.

– Ты прав, – сказал Ким.

«Кимка, ты ведь никогда не был легковерным… Десять лет мы с тобой вместе. А стоило Алексу сыграть тебе забытую, привычную мелодию – и ты готов, как крыса, идти за старыми страхами…»

– Не преувеличивай.

«Наследство, которое я получил десять лет назад – это вовсе не праздник… Ты знаешь. Очень трудно объяснить слепому разницу между темнотой и светом… Между прекрасным и отвратительным. Приходится объяснять разницу между полезным и вредным; это унизительно для человечества, но я миллионы раз поступал именно так. Потому что мне надо было, чтобы человечество перестало убивать себя, разрушать себя, развращать себя… И воспроизводить себя – без изменений – в своих детях… Кстати, я всё-таки сделал Алекса счастливее. Теперь он верит, что я боюсь его до такой степени, что решил наказать…»

– Ладно, – Ким поморщился. – Теперь расскажи мне, что ты сделал с убийцей.

Птицы в кронах звучали всё громче.

«Убийца… Как тебе сказать. Во-первых, ввиду моего присутствия в мире он стал неопасен для окружающих. Во-вторых… мне небезразличен и этот человек тоже. Вечно мстить ему, пусть, страдая, искупает причинённое им страдание?»

– Нет, пусть гуляет и радуется.

«Ким. Ты не бывал в его шкуре… Он пережил суд, угрозу смертной казни, два года в лагере… он направлен на саморазрушение. Ему хотелось наказания. Он его получил».

– То есть ты сделал ему подарок?

«Да. В какой-то степени. Если раскаяние – подарок…»

– Он раскаялся?

«Да… А что, по-твоему, может быть страшнее… и милосерднее для убийцы?»

Светало.

– Пан… Неужели мы с этим сумасшедшим Алексом сумели вывести тебя из равновесия? Огорчить?

«Был момент, когда ты испугался меня».

– Да, – сказал Ким, помолчав.

* * *

Новобрачные смотрели на озеро. Туман нависал длинными белыми пелёнками, и в просветы между ними видна была вода, опрокинутые стволы сосен и камыши на том берегу.

– Здорово, – шёпотом сказал Шурка, в то время как Вике хотелось, чтобы он молчал.

Пандем знал, чего хочется Вике. И потому не издал ни звука.

Вика смотрела на одухотворённое Шуркино лицо, смотрела и боролась с раздражением, смутным, как этот туман. Всё было хорошо – но всё было не совсем так, как надо.

Шурка вёл себя не так, как она ожидала. Шурка должен был её обнять, сейчас, прямо сейчас…

Шурка виновато засопел. Обнял.