Палиндром

И Альцгеймер, в одно милимгновение (эта часть того мгновения, которое ушло у него на все эти размышления) быстро сообразив, что и как нужно действовать Шиллингу, чтобы хотя бы не остаться ни с чем, для начала обращается к нему с вопросом. – Господин вице-президент, – Альцгеймер специально обращается к Шиллингу так официально, чтобы тот понял, кто он сейчас есть и что ему в случае неблагоприятного развития им задуманного дела, придётся потерять. И понятно, что Шиллинг сразу же напрягся. – Вы, я надеюсь, хорошо, со всех сторон обдумали это ваше решение, прежде чем его озвучивать вслух. – Ну а такое, сразу и не поймёшь что за заявление Альцгеймера, не может не встревожить и поколебать уверенность в себе Шиллинга. Который даже не хочет посмотреть по сторонам, чтобы убедиться в том, что там со всех сторон сидят корыстолюбивые адвокаты его супруги Ханны, которые только и ждут не дождутся, когда он таким образом выдаст себя.

Ведь сейчас, когда он находится под пристальным вниманием глаз Альцгеймера, для которого каждое его движение будет неким определяющим его знаком, – этот его поворот в сторону, однозначно будет приписан его отступлению, – он не может ничего из этого поделать, и вынужден смотреть в ответ и судорожно соображать, что же ответить.

– Вроде как хорошо. – После некоторого замешательства, неуверенно ответил Шиллинг. Что, естественно, не может устроить Альцгеймера, отлично знающего, что в таких, особого рода деликатных делах, без полной на то решительности нельзя и думать начинать действовать – в один момент ласковым словом в ушко и своим видом в неглиже, голову заморочат и непременно уговорят отложить этот экстренный разговор до утра, сейчас, мол, одной спать неохота. Ну а завтра, ты и не вспомнишь, чего это ты вчера с вечера в своей голове набаламутил.

– Этого мало. – Более чем серьёзно сказал Альцгеймер. – В такого рода делах, когда по разные стороны баррикад разводятся люди когда-то бывшие единым целым, которые практически всё друг о друге знают, – а это могут секреты высшей категории допуска, обнародование которых ведёт к ограничению свободы, – и могут просчитать все дальнейшие шаги своего бывшего партнёра – они ведь всё о друг друге знают, в том числе уровень мышления, так сказать, ход мысли своего бывшего партнёра – то тут расслабляться полному банкротству подобно и требуется до крайней степени подготовленность. И даже не к торгу, без которого в таких делах никогда не обходится, а к тому, что делёжка вашего, когда-то общего имущества, будет сопровождаться компанией по дискредитации тебя как человека нравственного и отдающего хоть какой-то отчёт своим действиям. – Альцгеймер переводит дух и продолжает свои обоснования.

– Эта сволочь, а не человек, – будучи в суде на рассмотрении дела о разводе, прикрываясь бледным видом, слезами и жалостью к себе несчастной, Ханна начнёт открывать судьям глаза на тебя, только с виду столь респектабельного господина, а на самом деле подлеца, тирана и несусветного проходимца, – если бы не я, то он так бы и погряз в своей никчёмности, нищете своего разума. И всему тому, что он достиг, он обязан мне и никому другому. Так что, господа заседатели, будет справедливо, если мы вернём эту неблагодарную тварь в ореол его прежнего обитания – в трущобы Манхеттена. – Здесь Альцгеймер сделал столь необходимую для Шиллинга паузу, чтобы тот смог собраться со своими крайне расстроенными мыслями. Ведь судя по потерянному лицу Шиллинга, он ни о чём подобном, что ему сейчас рассказал Альцгеймер, не то чтобы не догадывался, а он и представить себе не мог, что так будет.

А вот Альцгеймер мог представить, хоть и сгущал несколько краски, без чего он не мог, любил, понимаешь, поднимать ставки. Отчего он и не спешил с кем-нибудь официально фиксировать общее партнёрство – так, с такого рода технической стороны, современные реалии жизни смотрят на эти взаимоотношения между людьми.

Между тем Шиллинг принялся перебирать в уме всё то, что придётся делить и главное то, что он по своей неосмотрительности с дуру когда-то брякнул, а когда-то с нотками истерики рассказал своей супруге Ханне. И если впервой части своих размышлений он по философски сдерживал себя, то вот переход на личное и на личности, дался ему откровенно не просто.