Палиндром

А ведь при этом речь идёт об одних и тех же людях, только в разное время их встречи друг с другом. Где они в первом случае, при своём знакомстве, практически ничего не знали друг о друге, и в своём познании друг друга опирались на самый примитивный природный инструмент, свои чувства. Что, как оказывается, нисколько не помешало им строить уверенные планы на своё будущее. Тогда как во втором случае, где нами рассматривались всё те же люди, которые за время своей совместной жизни чего только друг о друге не узнали, а уж говорить о том, сколькому появлению новых знаний каждый из них поспособствовал друг другу и вовсе не приходиться, то когда они полностью себя и свои прежние чувства изжили в этом браке, то их будущее для каждого из них, несмотря на весь этот багаж знаний, было беспросветно туманно.

И что самое интересное, а может и загадочное из всего этого, так это то, что вначале этого своего пути, эти совершенно незнакомые друг другу люди, ничего не скрывали друг от друга и живо интересовались собой, что возможно обусловливалось периодом их знакомства, тогда как в той конечной стадии своей совместности бытия, к которой они со временем подошли, когда они не то что бы всё друг о друге знали, а они уже знать друг о друге ничего не хотели – каждый из них, по их же заявлениям, по горло был полон этими знаниями – то их обоюдный интерес друг к другу практически обнулился. И получается, что без присутствия неизвестности, как-то совсем не складываются долгие отношения. Всё знать, как кто-то из мудрецов древности говорил, безусловно, тяжкое бремя. И нужно быть на самом деле мудрым, чтобы не прибить эту стерву.

– Я тебе первому говорю, – сидя за чашкой кофе в одном из кафетериев, обратился к конгрессмену Альцгеймеру Шиллинг, после того как внимательно изучил пустоту дна своей чашки из под кофе, которое он слишком поспешно исхлебал во внутрь себя. Альцгеймер же, чьи деятельные дела с чашкой кофе только начинались, раз такое важное дело, решил пока не привлекать её внимание к себе. Ну а как только Альцгеймер со всем вниманием настроился слушать Шиллинга, то тот начал открываться. – Я, наконец, принял решение. – Очень твёрдо начал Шиллинг. Правда после первых же своих уверенных слов он впал в неуверенность, выразившуюся в том, что он принялся озираться по сторонам, скорей всего в поиске тех, кто мог бы эту всю его уверенность, либо сглазить, либо сообщить о ней кому следует.

Но там вроде никого из таких глазливых людей не было видно, и Шиллинг, вернувшись к Альцгеймеру, озвучил это своё решение. – Я решил развестись. – Уставившись пристальным взглядом в Альцгеймера, используя более низкий тембр голоса, чем обычно в таких уверенных случаях говорят, сказал Шиллинг. После чего возникает своя обязательная для таких случаев пауза, где обоим участникам разговора необходимо осмыслить сказанное одним из них. Где высказавший эту новость вслух Шиллинг, внимательно вглядываясь в Альцгеймера, сейчас терзался в сомнениях насчёт своей поспешности раскрыть эту свою страшную для некоторых известных лиц тайну. – Альцгеймер хоть и известный женоненавистник, но в тоже время он не жалует и мужей. – Подумал Шиллинг и по мере своего молчаливого наблюдения за Альцгеймером, всё больше и больше начиная сомневаться в своём решении, рассказать Альцгеймеру о своём желании развестись. Ну а если так пойдёт и дальше, то можно и вовсе пересмотреть своё решение развестись. Так что от ответа Альцгеймера, можно сказать, зависело всё будущее этой семейной ячейки общества.

Что, видимо, отлично понимал Альцгеймер, даже несмотря на то, что он никогда не был замечен в желании навязать кому-то ни было свою беспрекословную волю на долгие годы брака, или не дай боже, погубить чью-нибудь молодую жизнь, отправив эту свою избранницу в застенки своего замужнего положения. А вот Шиллинг, подлец, посмел, и как результат этого его, однозначно, злодеяния, решил всю ответственность за разбитое сердце своей незаслуживающей ничего такого супруги, скинуть на плечи ни в чём таком неповинного человека, в данном случае на него, Альцгеймера.