Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

После этого философ Дугов, словно герой сериала «Путешествия в параллельные миры», телепортировался в какие-то свои дебри, выражая равный восторг в адрес революционеров-большевиков и героических монархистов. Юрию Витальевичу это было не особо интересно, он достал красную дерматиновую папочку, развязал ее шнуровку и взялся нежно перебирать машинописные листки с рассказами, которые намеревался прочитать. «Магма глубочайших интуиций! Гиперхлыстовство! Бездны национального духа! Оператор трансцендентных интуиций!» — восторгался гладко бритый конферансье.

Когда тот угомонился, Мамлеев, отказавшийся от микрофона, приступил к чтению рассказов — как хорошо всем известных, так и не опубликованных еще в России: «Однажды одна маленькая изощренная старушонка со спрятанными внутрь глазами нагадала мне по ладони, что у меня оторвется нога…»[392]

На третьем или четвертом неопубликованном рассказе Юрасик Пятницкий пошел посикать и не вернулся. В остальном же публика слушала внимательно, хотя многие ничего не понимали — не только из-за густоты мамлеевского слога, но и по причине того, как он читал: полушепотом, порой интонируя в самых неожиданных местах.

Данила Давыдов подумал о чем-то своем и нечаянно хохотнул, успев прикрыть рот изысканной ладонью. Его жест смотрелся вполне естественно, поэтому соседи его тоже захихикали, полагая, будто в прозе Мамлеева случилось что-то забавное, но ускользнувшее от их внимания, растворенного по залу, где висели картины и фотографии с выставки «Потаенная Москва».

— Вот еще рассказ хотелось бы вам прочесть маленький, из американской жизни. — На этих словах убаюканный зал напряженно очухался. — Это социальный рассказ из цикла «Американские рассказы», а называется он «Золотые волосы».

И Юрий Витальевич прочитал рассказ о писателе-нарциссе, которым овладело постмодернистское озорство. Некоторые слушатели хихикнули дважды: на словах о младенцах, мастурбирующих в материнской утробе, и на истории возникновения поэмы «Бе-бе-бе». Большинство, впрочем, никак не отреагировало на эти провокации, но все единогласно и громко захлопали в ладоши, когда Мамлеев завершил чтение и лукаво снял очки, чтобы посмотреть на слушателей невидящими глазами.

Поскольку прибавить к этому было нечего, перешли к вопросам из зала:

— Как вы относитесь к творчеству Бродского?

— Общемировой уровень поэзии во второй половине нашего века существенно понизился. По моему мнению, единственный русский поэт второй половины двадцатого века, оригинальный на общем уровне нашей поэзии, это Леонид Губанов[393]. Сам я встречался с Бродским раза два, не больше, и оба раза в пределах университета. Первая встреча была поэтической, дружеской и приятной. Под конец я направил беседу в русло метафизики, Индии и прочего. Бродский довольно резко сказал, что в таких делах не сечет. На второй встрече помимо нас с Бродским присутствовал еще профессор Корнельского университета, тоже эмигрант, мрачный, но приятный человек. Помню, Иосиф сказал, что его самым любимым поэтом всегда была Цветаева. Он выделял ее из классиков двадцатого века и очень высоко ценил ее творчество[394]. Надеюсь, я ответил на ваш вопрос.

Поднялась рука в черном рукаве рубашки:

— Что такое, по-вашему, страх? Заранее спасибо.

Юрий Витальевич, словно ожидая этот вопрос, задумался лишь на секунду, будто вспоминая какой-то латинский афоризм, и размеренно высказался:

— Страх — это одна из основ человеческого бытия и одно из его главных бедствий. Страх сопровождает человека со дня рождения до конца его жизни. Сначала — кошмарные сны, потом — страх перед смертью. Все-таки главное в человеческом страхе — это страх перед смертью. Все остальные страхи, может быть, исключая страх перед физической болью, страданиями такого рода, так или иначе связаны со страхом перед смертью (страх перед болезнью, войнами, несчастными случаями, потерей близких и так далее). Таким образом, страх может быть преодолен только победой над смертью. Эта победа возможна только благодаря вере или мудрости. Вера уничтожает страх, тем более — она связана с любовью. Мудрость идет еще дальше, благодаря ей познаются причины смерти и конкретный путь к бессмертию[395].

— Расскажите, пожалуйста, о своем психоделическом опыте. Вы когда-нибудь пробовали, к примеру, ЛСД? — спросила, явно стесняясь, худенькая девочка в белом свитере из ангоры. Зал разделился поровну: одни захохотали, скорее даже искренне, чем смущенно, другие насупили брови и бровушки. Юрий Витальевич, однако, ничуть не возмутился:

— ЛСД ведет в мир субъективных переживаний и субъективных галлюцинаций. Это разрушение самопознания. Я никогда не пользовался наркотиками, хотя алкоголь любил. Но и писал я всегда исключительно трезвым[396].

— А вы читали Уильяма Берроуза? — не унималась застенчивая девушка с повышенным интересом к психоделической культуре.