Отец Иоанн Кронштадтский

Более удобный случай для помешательства вряд ли и мог еще представиться... Впечатлительная, измученная жизнью, обессиленная страшной болезнью души, – могла ли бы без Божией помощи выдержать такое ошеломляющее впечатление. Где логика, смысл, могла ли и речь зайти, казалось о Промысле Божием и Премудрости Божией: так должен был путаться среди неразрешимых догадок гордый и вместе такой бессильный человеческий ум, а между тем и смысл глубокий, логика и значение той минуты уяснились впоследствии; теперь же она была роковая.

От резкого моего движения очнулся батюшка и заплетающимся языком велел приехать исповедаться (?!) в 5 час. утра в церковь, к ранней обедне.

Не знаю я, как одолела мой внутренний хаос благодать Божия, но к 5 часам утра я уже была в церкви. Хотела ли я видеть и знать, чем все это кончится, а может быть и просто от полученной встряски у меня утратилась способность соображать – не знаю. Войдя в церковь, увидела я своего духовника, едва державшимся на ногах, сторожа его поддерживали, он видимо был в полном изнеможении. «Сердечные припадки у меня, я умираю», – сказал он, здороваясь со мной. Обедню служил другой, наемный священник, у которого я и причащалась, а по окончании службы, помчалась навестить больного батюшку. Жена его сказала, что доктора опасаются за его жизнь и что эта встреча со мной так его разволновала, что вряд ли он даже выживет. Душа моя до того изнемогла от переживаемых ощущений, что перестала понимать совершающееся. Может он и пьян не был, это я его оклеветала, больного от пьяного не умела отличить, проносилось бессвязными отрывками в моих мыслях; виной всему моя подозрительность, мое недоверие, мое злое к людям отношение.

С этой новой мукой в сердце вернулась я в Москву, поручив надежному доброму другу разузнать подноготную о батюшке и мне сообщить. Письмо не замедлило: «Трудно найти священника хуже, – писал мой знакомый, – не стоило по белу свету разыскивать такого, верно и в Москве бы нашли. Никогда трезв не бывает, а пьяный творит всякие непотребства».

Мысль, что я сама-то не стоила лучшего священника, мне тогда в голову не приходила; к себе была я снисходительна, а к нему требовательна, себе я прощала свою греховную нечистоту, а от него требовала кристальной чистоты. Впоследствии обнаружилось, что его ужасная, душевная нечистоплотность не мешала прихожанам любить в нем доброго, хорошего человека, не мешала и ему всех любить, много добра делать, – тогда как я, сохраняя внешний вид опрятным и изящным, скрывая в клочья изодранные покровы души своей, опустошив эту душу, расточив все ее сокровища и богатства, не простила батюшке слабому его болезни, оклеветала Бога в жестокости и немилосердии и посылала Небу хулу и ропот.

После этого случая здоровье мое пошло совсем на убыль. Доктора послали за границу, оттуда отправили обратно, находя положение – безнадежным.

Становилось очевидным, что медицинская помощь оказывалась несостоятельной. Учебные интересы детей потребовали моего переезда в Петроград, и здесь уже моя болезнь приняла колоссальные размеры. Еще молодая по возрасту, я совсем состарилась, поседела и становилось ясно всем, что катастрофа надвигается. Страдания моей души возросли до предела. Я не могла сидеть дома, мне казалось, что потолок должен рухнуть и меня задавить, я бросалась на улицу и там пугалась чего-то на меня надвигавшегося. Я видела вокруг себя как бы вздымавшияся волны, среди которых бедственно погибали мои дети, а к 7 часам вечера я теряла способность двигаться, меня охватывала неудержимая мучительная дрожь, и я вполне ясно сознавала, что на меня надвигается извне какая-то сила, которая неминуемо меня уничтожит и раздавит, и что мое внутреннее бессилье не может этому противостать. Люди духовного опыта знают, что такая болезнь не что иное, как «одержание» или приражение злой силы, победить которую может только Господь.

В это время кто-то из близких посоветовал обратиться к о.Иоанну Кронштадтскому, известному своей молитвенной силой. Много чудесного о нем рассказывали, и мне указаны были близкие ему два лица, могущие по моей просьбе его привести. Обе эти личности, повидав меня, впоследствии сознались, что не решались даже привесть ко мне Батюшку, боялись с моей стороны каких-либо безумных выходок.