Отец Иоанн Кронштадтский

Около пяти лет я не причащалась Св. Таин, соблазняясь несовершенством и недостатками нашего духовенства; много вредила и литература Толстого, которым одно время увлекалась. Не будучи духовно образованной, духовно развитой, я не умела отделять форму от сущности, я не постигала силы и могущества Таинства в самом себе, я не могла тогда понять, что недостойный священник вредит лишь самому себе, что люди, в простоте сердца ищущие его благословения, идущие к нему на исповедь, получают по вере своей непосредственно все от Самого Бога через таинство священства, врученное пастырям. Духовное благополучие этих верующих не зависит от недостатков лиц, не умеющих носить и уважать своего священного сана. Чего бы стоила религия, могла ли бы она существовать на протяжении веков, если бы ее таинственная сила и могущество были в зависимости от совершенства или несовершенства приставленных к ней слуг. Им дана власть лишь быть свидетелями, проводниками, или охранителями этой величайшей святыни, ведать ея формальной, чисто внешней, неизбежно необходимой стороной; но самая сила ее таинственная, всегда живая, от глаз людских скрытая, открывается людям, лишь по мере их духовного роста, духовно-умственного развития.

Вспомнив о религии, я решила принять Св. Тайны, и началось тогда мое внутреннее мучение в выборе духовника.

Все казались мне недостойными этого моего доверия. В своем самомнении и гордости, я, хотя и не считала себя праведницей, но все же была уверена, что на мой призыв Господь должен будет послать Своего светлейшего ангела, которые бережно и нежно станет утешать мою скорбящую душу. Но в своей правде – Господь рассудил иначе и послал мне духовника вполне мной заслуженного.

Случайно ли, или чудесно, однажды, когда я даже в молитве просила Бога указать мне достойного священника, я увидела во сне духовника своей матери, о котором никогда не вспоминала.

Воскресли картины забытаго детства, и памяти моей предстала высокая фигура молодого, серьезного священника с красивым лицом, каштановыми кудрями по плечам; какой-то очень большой храм и я маленькая, семилетняя девочка у первой исповеди и причастия более или менее сознательного.

Очень страшно было, особенно когда строгий священник не позволил мне сидеть в церкви: «кающиеся грешники на коленях должны стоять, а не сидеть», – выслал он мне сказать из алтаря. Все это вспомнила я, кроме имени и фамилии.

Заволновалась страшно, понимая что сон этот был вещим. В старых молитвенниках и книгах матери нашла я наконец и имя заветное.

В тот день телеграммой снеслась с дружески знакомым мне губернатором города Т., где протекло мое, почти забытое, детство; узнала, что интересующий меня священник жив и в ту же ночь мчалась по направлению к Т., окрыленная какой-то внутренней надеждой. Не отдыхая, отправилась отыскивать чудом воскресшего в памяти человека и нашла его в стенах гимназии, где он законоучительствовал. Вышел ко мне высокого роста, очень худой священник, с следами былой красоты, но теперь уже седой старик. Мое появление его разволновало.

– Дочь Надежды Феодоровны, – очень помню, чем могу служить вам?

– Да вот хочу у вас поговеть, исповедаться.

– ‘Пожалуйте ко мне в дом в 5 час. Теперь я занят, – сказал он прощаясь. В указанное время я звонила у параднаго входа, и дверь мне открыл сам батюшка; в руках у него была карточка моей матери, и он, вводя меня в свой кабинет и указывая на эту карточку, сказал: «Бог, мать ваша и я – мы вас слушаем!» Боже мой! что сделалось со мной. От охватившего меня волнения я утратила способность видеть, наблюдать, соображать; как сноп подкошенный упала я к ногам его, положила голову на колена его, выплакала и высказала всю душу свою.

То была исповедь всей жизни моей; как на ладони представилась она мне, жалкая, одинокая, какая-то темная; все, что обмануло меня, чему изменила я, – все это представилось открывшемуся внутреннему взору моему в новом освещении, в новой оценке; помню с какой горячей искренностью обнажала я всю свою изболевшую, исстрадавшуюся душу пред темным ликом Христа, глядевшаго на меня из угла... и ничего, в сущности, кроме этого взора, я не видела; когда я окончила свою исповедь и обернулась в сторону священника, сидевшего в кресле спиной к свету, то увидела его спящим с страшным красным лицом, и вся поза его изобличала совершенно пьяного человека... Меня он не слушал, да и ему ли я открывала душу свою. Он был свидетелем, изменившим долгу своему, клятве своей, недостойным слугой невидимого Господа, – я же исповедывалась Богу и слушал меня Бог!

Я зашаталась на ногах и не понимаю, как не сошла с ума от столь неожиданного, так безгранично меня потрясшего впечатления. Да полно! И вправду существует ли Бог, а если существует, то, вероятно, подобно людям, издевается над доверившейся ему душой... Да! Он существует! Только сила благодати Его, неисповедимый Его Промысел и охранил эту Ему Одному дорогую душу, а если бы не так, то земная мудрость профессора Корсакова должна была бы восторжествовать.