Отец и сын

– Славно… – Алексей глядел на Кикина благодарно; радость его переполняла. Воображение, тренированное уже, рисовало ему и коронацию, и все, что вслед за этим непременно должно было произойти.

Взяв Кикина за руку, он сказал:

– Послушай меня, Александр Васильевич… А для чего тебе домой-то возвращаться? Поехали со мною, а? Ведь ты мне в чужих-то землях нужен будешь – во как! – И царевич ребром ладони красноречиво постучал себя по горлу.

Кикин ответил не сразу, но довольно уверенно:

– Не могу я этого, Твое Высочество! Надобно царское повеление исполнять; а коли дело выгорит – то и железо в Санкт-Петербург привезти.

– А у тебя, что, и деньги на это имеются?

– Дадены.

– И много ли?

– Не могу сказывать…

– Мне – и не можешь? – удивился царевич.

– Не могу. Петр Алексеевич о тебе особо указал. Буде, мол, сын мой встретиться тебе, где нито, денег у тебя просить будет – копейки не давать! – и Кикин весело засмеялся. Шутил. Потом посерьезнел и добавил:

– Кабы я дело сладил, железо купил – тогда бы и разговора не было – дал бы денег, не замедлил. А иначе – нельзя. И еще. Слов нет – хорошо бы мне при тебе в чужих землях побыть. Но ведь у меня – семья дома осталась. Коли начнут нас искать – жене и детям так худо придется, что и сказать нельзя. Посему и домой еду. Может, смогу где пристанище тихое найти своим, или как… не знаю пока. А ты, Твое Высочество – всегда знай: если тебе где-то и как-то повстречаются люди, которые станут разно уговаривать воротиться домой, – наши или иноземные, все едино – помни и не забывай, что не должен ты ихним уговорам подаваться – николи! Знай, что обманут тебя, и людей твоих под топор подведут, да и тебя, я чаю,… живым не оставят! Знай, что и ныне к отцу едешь не того ради, чтобы опорой и продолжателем отцовым стать. Батюшка не одному твоему слову не верит! Зовут тебя того ради, чтобы поступить с тобою по слову Василия Лукича Долгорукого. А ён присоветовал батюшке твоему на пострижение твое согласие не давать, а при себе держать и возить с собою всюду, чтобы ты от той волокиты помер, понеже… труда не понесешь. А в чернецах-то тебе покой будет и сможешь ты долго жить. Отцу это не нужно. Уразумел?

Царевич прямо на вопрос не ответил. Другим заинтересовался:

– Смотри-ка, – сказал. – А ведь и тетка Марья вчерась тоже наказывала, чтобы я, значит, при живом батюшке домой не возвращался. Ведь это ты ее надоумил, а? Признавайся!

– Да она и сама, навить, все до чиста понимает. И вовсе не тебя жалеет. Ну, разве самую малость. Знает ведь – как брат розыск по твоему делу откроет, к ней тоже явятся. Помни, всегда помни, сколь людей невинных вовсе сгинут – за любовь-то к тебе, коли ты по зову отца воротишься. Молчать, молчать до поры надобно. – энергично заканчивал свое поучение Александр Васильевич. – Молчать, понял? Молчание – золото. Верно?

– Верно-то оно верно… Да только, не всегда возможно…

– Как так? – встревожился сразу Кикин. – Ужли Твое Высочество кому проговорился?

– Было дело. – вздохнул Алексей Петрович.

– Кому? – довольно резко спросил Кикин и чуть ли не заорал:

– Сказывай, не медли!

– Ивану Большому, лакею моему рассказал.

– А много ли чего?

– Так. Кое что…

– Кое что? Тогда его надобно было с собою брать!

– И взял бы, да Ефрасиньюшка за братца просила. А карета без возницы только пятерых берет. И как ты можешь на меня так-то сетовать сердито, когда сам царевне Марье открыл все вполне, а?

– И не сравнивай! То – лакей, а то царевна. Она не скажет. Слово дала. И допрашивать с пристрастием ее не станут. И на виску не поднимут. Царевна потому что. Своя кровь. А лакей – он кто? Считай, низший человек и только. Его – раз-два – и под плети положат. А под плетьми у нас мертвые разговаривают. Или не ведаешь? А раз ведаешь, надобно упредить, чтоб Иван под розыск не попал. Посему надобно твоего Ивана к себе звать. Сей же час пиши письмо Меншикову, а я – ему передам.

– А что писать-то? – виноватым голосом спросил Алексей Петрович. – Он был собственным промахом сильно раздосадован. Но сердиться ему не на кого было – кроме самого себя.

– Пиши, что не можешь, мол, без Ивана обходиться. Привык, мол. Надобно чтобы Алексей Данилович внял, сжалился над тобою и выпустил Ивана к тебе, дал паспорт, подорожную и денег – некую толику.

5

Скорым порядком, тут же в карете, Алексей Петрович написал Меншикову под диктовку Александра Васильевича буквально следующее: