Отец и сын

Весь день 21 июня царевича активно лечили и кормили. Отец приказал. Так что утром следующего дня царевич был достаточно в силах, чтобы даже прохаживаться по камере. Но около десяти утра явился Петр Андреевич Толстой. Держал себя официально. Выложил на стол листы с новыми вопросными пунктами, а сам молча сел у окна.

Алексей хотел было спросить о Ефросиньюшке – где она, родила ли, и кто народился, но Толстой вопрос этот опередил:

– Не велено мне на твои вопросы отвечать. А вот на сии, что письменно отец изложил, – изволь ответить сей же час. Ответишь – и я уйду. За дверьми уже лекарь дожидается.

Делать было нечего. Алексей сел к столу, чтобы читать пункты. Вздохнул и подумал. Подумал: «Зачем это отцу надобно?» Опять вздохнул и принялся писать.

39

1. Вопрос: Что причина, что не слушал меня, и нимало ни в чем не хотел делать того, что мне надобно, и ни в чем не хотел угодное делать, а ведал, что сие в людях не водится, так же грех и стыд?

Ответ: Моего к отцу моему непослушания и что не хотел того делать, что ему угодно, хотя и ведал, что того в людях не водится и что то грех и стыд, причина та, что я, со младенчества моего несколько жил с мамою и с девками, где ничему иному не обучился, кроме избных забав, а больше научился ханжить, к чему я и от натуры склонен; а потом, когда меня от мамы взяли, также я с теми людьми, которые тамо при мне были, а именно Никифор Вяземский, Алексей да Василий Нарышкины [был], и отец мой, имея о мне попечение, чтобы обучался тем делам, которые пристойны к царскому сыну, также велел мне учиться немецкому языку и другим наукам, что мне было зело противно, и чинил то я с великой леностию, только б чтобы время в том проходило, а охоты к тому не имел.

А понеже отец мой часто тогда был в воинских походах, а от меня отлучение, того ради приказал ко мне иметь присмотр светлейшему князю Меншикову; и когда я при нем бывал, тогда принужден был обучаться добру, а когда от него был отлучен, тогда выше вышеупомянутые Вяземский и Нарышкин, видя мою склонность ни к чему иному, только чтоб ханжить и конверсацию иметь с попами и чернцами и к ним часто ездить и подпивать, а втом мне не токмо претили, но и сами то же со ною охотно делали.

А понеже они от младенчества моего при мне были, и я обыкал их слушать и бояться и всегда им угодное делать, а они меня больше отводили от отца моего и утешали вышеупомянутыми забавами, и помалу-помалу не токмо дела воинские и прочие от отца моего дела, но и… его особа, зело мне омерзело, и для того всегда желал от него быть в отдалении. А когда уже было мне приказано в Москве государственное управление в отсутствие отца моего, тогда я, получа свою волю (хотя и знал, что мне отец мой то правление поручил, приводя меня по себе к наследству), и в большие забавы с попами и чернцами, и с другими людьми впал.

К тому же моему непотребному обучению великий помощник мне был Александр Кикин, когда при мне случался. А потом отец мой много сердуя о мне, и хотя меня учинить достойна моего звания, послал меня в чужие края, то и там я, уже в возрасте будучи, обычая своего не переменил; хотя мне бытность моя в чужих краях учинила некоторую пользу, однако же коренных во мне вышеписанных непотребств вовсе искоренить не могла.

2. Вопрос: От чего так бесстрашен был и не опасался за непослушание наказания?

Ответ: А что я был бесстрашен и не боялся от отца моего наказания, и то происходило не от чего иного, токмо от моего злонравия (как сам истинно признаю): понеже, хотя и имел я от отца моего страх, однако ж не такой, как надлежит сыну иметь, но токмо чтобы от него отдалиться и воли его не исполнять, о чем объявляю явную тому причину.

Когда я приехал из чужих краев к отцу моему в Санкт-Питербурх, тогда принял он меня милостиво и спрашивал, не забыл ли я то, чему учился. На что я сказал, будто не забыл; и он мне приказал к себе принести моего труда чертежи. Но я, опасаясь того, [чтоб] меня не заставил чертить при себе, понеже бы не умел, умыслил испортить себе правую руку, чтобы невозможно было оного ничего делать, и, набив пистоль, взяв в левую руку, стрелял по правой ладони, чтобы пробить пулькою, и хотя пулька миновала руки, однако ж порохом больно опалило; а пулька пробила стену в моей коморе, где и сейчас видимо.

И отец мой видел тогда руку мою опаленную и спрашивал о причине, как пришлось. Но я ему сказал иное, а не истину. От чего можно видеть, что хотя и имел страх, но не сыновский.

3. Вопрос: Для чего иною дорогою, а не послушанием хотел наследство (как я говорил ему сам), и о прочем, что к сему надлежит, спроси.