Отчий дом

Не дожидаясь утра, не глядя на лютый мороз, чуть отогревшись возле большой буржуйки в станционном зале, Андрей поспешил в местечко, разыскал здание райнаробраза, долго стучал кулаками в окно и носками ботинок в двери, пока добудился старенького сторожа и упросил его открыть дверь. Там, в помещении наробраза, в блаженном тепле небольшой комнатки, возле щедро натопленной печки, продремал до утра, свернувшись на низеньком вытертом диване с острыми пружинами, торчащими из продырявленной клеенчатой обивки…

Четко запомнились заснеженные улицы большого местечка, длинное, холодное каменное здание районного кинотеатра, в котором проходила учительская конференция. Низенький, щупленький, будто подросток, парнишка, студент второго курса по фамилии Пирожок перед тем, как возвращаться ему в Старгород, немного рассказал Андрею о Петриковской школе и познакомил с петриковским директором Карпом Мусиевичем Кивой, невысоким, кругленьким, как бочоночек, с круглой, коротко остриженной головой, полнощеким, подвижным мужчиной лет сорока. С ним Андрей все те три дня, пока шла конференция, уже не расставался: сидел рядом на одной скамье во время конференции, ел в местечковой столовой постный борщ или чечевичную похлебку, жевал пересохшие, пригоревшие, бог весть из чего приготовленные котлеты, спал в общей, на семь человек, комнатке бывшего заезжего двора, переименованного теперь в гостиницу.

Запомнилось Андрею также и знакомство с заведующим наробразом, высоким, худущим и хромым человеком с широким лицом и острыми зеленоватыми глазами. Фамилия его стерлась из памяти, а вот внешность и то, как он рассматривал, склонив голову набок, чуточку скосив глаза, его, Андрея, «полномочный документ», институтскую командировку, запомнилось. И еще помнились пропечатанные круглой фиолетового цвета печатью бумажные талоны в столовую.

Кроме талонов ему выдали немного денег — суточные и аванс под будущую зарплату, толстую, в зеленой дерматиновой обложке «общую» тетрадь и десяток карандашей, химических и простых. Две книги — «Железный конь» и «Первая весна» — он купил сам в районном культмаге.

Карп Мусиевич, директор, оказался человеком мягким, рассудительным, общительным и спокойным. Разговаривал тихо, ни при каких обстоятельствах не повышая голоса, однако, когда этого требовало дело, проявлял и характер, и настойчивость. Конференция закончила свою работу на третий день в шесть часов вечера. Было уже темно, и все сельские оставались ночевать в Скальном, а вот Карп Мусиевич решил ехать домой сразу же, на ночь глядя. И действительно поехал, несмотря на то что другие петриковские учителя — их было, кажется, еще трое — ехать с ним отказались.

— Вольному воля, — ответил на их отказ Карп Мусиевич мягко и уступчиво любимой своей присказкой. — Вольному воля. А я поехал. Ночь лунная, дорога накатанная. Кто хочет со мной, буду очень рад. А нет — завтра уж добирайтесь как-нибудь сами. Вольному воля.

Составил компанию директору лишь он, Андрей Семенович Лысогор, новый практикант, которому не терпелось как можно скорее попасть к месту своего назначения. Да и неудобно было вот так, с первого дня, отпускать директора одного.

У директора, оказывается, был выезд. Не собственный, правда, взятый по случаю конференции у заведующего сельским кооперативным магазином, — одноконные небольшие сани и приземистая, диковатая, с острой, косматой шерстью и длинной, до самых колен, густой гривой кобылка по кличке Калмычка.

Из местечка через железнодорожный переезд они выехали уже совсем ночью, поудобнее расположившись на туго набитом ячменной соломой мешке. Карп Мусиевич в теплом суконном пальто, валенках и пушистой кроличьей шапке, в меховых рукавицах, ему сам черт не брат. Андрея же он заставил натянуть на себя запасной белый кожух и укутаться башлыком. А ноги свои и Андрея Карп Мусиевич завернул старым, вытертым, похожим на попону кобеняком.

Вначале ехали хорошо. Дорога и в самом деле была гладко укатана. Сразу же за переездом забелел бесконечный степной простор. Сколько видел глаз, всюду в зеленоватом лунном свете искристо переливался глубокий, нетронутый снег. Порой по нему пробегали тени от туч, негусто прорывавшихся рваными клочьями с запада на восток. Калмычка шла да шла ровной рысцой, снег под полозьями скрипел и повизгивал. Лишь изредка на ухабах сани резко бросало в сторону и ударяло ими о крутую стену высокого смерзшегося сугроба.

Несколько первых из восемнадцати километров, которые им предстояло проехать до Петриковки, больно пощипывал щеки, заползая под рукава и в ботинки, крепкий мороз. В трех километрах от Скального, в глубокой балке неподалеку от села Каменная Гребля, они сошли с саней и, согреваясь, километра два шли пешком по некрутому косогору.