Отчий дом

А люди, изредка попадавшиеся навстречу этим хлопцам, даже и фамилии такой в селе не слышали. Один только старичок вспомнил, что действительно слышал будто бы когда-то такую фамилию, но когда это было, — может, еще до революции, а может, и теперь, уже в войну, — не припомнит. И тут одна смекалистая молодица догадалась:

— Господи! А не Пивнихи Меланки Ольгу везете вы, хлопцы?!

Меланка была в этот момент в хате. Ждала-выглядывала дочь. Уверена была, что вот-вот, как и много раз за эти два года, Ольга появится внезапно, живая, здоровехонькая и веселая. А когда увидела в окно, какие гости на ее подворье пожаловали, потеряла сознание. Такой, без сознания, и нашли ее хлопцы в хате. Отходили, как могли, и рассказали о том, как погибла ее дочь. Услышав плач и причитания, начали собираться на Меланьин двор соседи, свои рыдания они присоединяли к Меланьиным, и вскоре все женщины этой улицы плакали так горько, что эхо вдоль реки катилось на другой конец села…

Хлопцы-партизаны тем временем сняли с гроба крышку, думали — на минуту, чтобы сразу же ее закрыть. Но Меланья упала грудью на гроб.

— Ой, не закрывайте, родные мои, не заслоняйте свет и солнышко моей доченьке! Пусть она хоть часочек на родное село, на родную мать, на свет белый посмотрит!..

Так и стоял гроб раскрытым посреди двора всю ночь, до утра. А в том гробу завернутое в промерзлую марлю с головы до ног, скованное морозом и смертью подобие человека. Покойная Ольга лежала в том виде, как оставили ее товарищи партизаны, вынеся на руках мертвую из окруженного гитлеровцами села и присыпав потом в лесном овраге глыбами мерзлого снега, в котором и пролежала она два месяца…

Чуть ли не все село собралось на следующий день на похороны Ольги. Прибыл с группой партизан секретарь подпольного, а с позавчерашнего дня уже легального райкома партии. А командир маршевого пехотного полка, остановившегося в Терногородке на короткую передышку, выделил для этих похорон полковой оркестр и отделение солдат — для отдачи прощального салюта…

Из всего, что услышал об Ольге Бунчужной, из рассказов очевидцев и соседей, не столько вся Ольгина жизнь, сколько эти ее похороны поразили, потрясли, врезавшись, видимо, навсегда в душу Андрея Семеновича. Казалось, он сам присутствовал на этих похоронах и собственными ушами слышал прощальный залп, женский плач, рыдание полкового оркестра посреди заснеженного знакомого кладбища, причитания убитой горем Меланьи:

«Ой, не закрывайте же ее, родные мои, не закрывайте! Дайте же ей на свет белый в последний раз взглянуть! Доченька моя родная! Смотри, ой, смотри в последний раз, доченька! Посмотри да порадуйся, что уже и наши возвратились! Встречай же их, дитя мое! Ты ведь их так ждала, со всех дорог выглядывала!..»

В школе, в пионерской комнате, на стенде с фотографиями участников Великой Отечественной войны, воспитанников школы, Андрей Семенович увидел и ее, Ольгино, маленькое, выцветшее фото. Круглолицая, курносенькая девочка-подросток смотрела на него большими, широко открытыми, чуточку словно бы удивленными глазами…

Ничего не сказала Андрею тогда эта маленькая, выцветшая, еще довоенных, видно, лет, случайно сохранившаяся фотография незнакомой двенадцати-тринадцатилетней девочки. Как, впрочем, и фамилия Бунчужная. Глубоко тронутый героизмом этой неведомой ему землячки и особенно ее необычными похоронами, как ни напрягал свою память, а людей, носящих фамилию Бунчужные, так и не вспомнил.

— Нигде, никогда не слыхал такой фамилии, — сознался он в разговоре с Никифором Васильевичем Осадчим.

— Ну, как же, — даже удивился Никифор Васильевич. — Припоминается мне, что и жили они где-то на вашей улице. Да еще ко всему выходит — и ровесница она вам!..

— Странно, — пожал плечами Андрей Семенович, — странно… Но в самом деле не помню… Да и не слышно было на нашем конце такой фамилии. Хорошо помню, у нас там еще поговорка была: на нашей улице таких нет, у нас одни только Моргуны, Стригуны да Пивни живут!

— Ну вот! — даже обрадовался Никифор Васильевич. — Я же и говорю, что с вашего конца!..

— То есть как?!

— А вот как! Обыкновенно. Пивни! Это их род и есть!

— А при чем же тут Бунчужные?!

— А при том! У нас же как: все больше по-уличному — Пивни да Пивни! А настоящая фамилия, те же Бунчужные, к примеру, разве что в сельсовете!..

Андрей Семенович подумал, пожал плечами.

— Нет, Никифор Васильевич, что-то тут все-таки не так… Пивней я припоминаю… Пусть там и не всех, пусть я и фамилий их настоящих теперь не вспомню. Но… Ольга Бунчужная… Да еще и моя ровесница… Нет, не было у меня тогда такой ровесницы Ольги Бунчужной ни в школе, ни на улице…

— Однако ж… сами слышали: мать — Пивнева Мелания… А впрочем, — все же заколебался Осадчий, — может, что и не так. Сам я тут, как вы понимаете, тоже человек почти новый… А в мое время так уже о тех Пивнях мало кто вспоминал. Ольга Бунчужная, выходит, и мать — Бунчужная… Это и в самом деле, разве что в сельсовете…