Отчий дом

На свой конец он отправился с самого утра. От гостиницы шел сначала через новый парк, потом мимо возведенных уже после войны двухэтажного здания райкома, большого универмага, построенного на месте бывшей церкви, сверкающего большими зеркальными окнами Дворца культуры. Затем через площадь имени Ольги Бунчужной вышел на широкую асфальтированную магистраль — дорогу в его времена конечно же немыслимую и невообразимую. Пробежав по новому мосту, переброшенному через узенький ручеек Крушинка, дорога в двух километрах от центра вывела Андрея Семеновича на его родную улицу. Улицу, которую он помнил, знал до малейшего деревца, плетня или перелаза, старательно все эти долгие годы сохраняя в памяти каждую хату и каждое подворье. Улицу, которую сейчас не то чтобы не узнал, а просто не увидел… Нет, улица, конечно, была, но не та, какая-то другая, о которой он, возможно, забыл. Его хата должна была быть где-то здесь, недалеко. Вот вроде бы здесь, если свернуть с автострады направо, должна была бы стоять хата Охрима Стригуна, который дал ему когда-то давно предметный урок дипломатии, навсегда зажилив пять рублей, с таким трудом заработанные мамой. Далее подворье Погорелых, за ним двое других Стригунов, а напротив Моргуны и Пивни, о которых шла речь в местной поговорке. Если бы Андрей Семенович закрыл сейчас глаза, перед его мысленным взором сразу предстали бы старые, одичавшие вишенники, рвы, заросшие терном и дерезой, густой вдоль трухлявых тынов спорыш, а за тынами столетние груши, яблони-кислицы и белые стены приземистых хаток, покосившиеся крыши, поросшие лишаями зеленого мха, широкие, приземистые риги. Из всех хаток на этом конце новой была лишь хата Стригуна, кажется, Пантелея, под зеленой железной крышей, с большими по тем временам окнами, с выкрашенными в голубой цвет ставнями. Эту хату, оказывается, помнил еще и юный спутник Андрея, которого, кстати, тоже звали Андреем. Примерно лет пять назад ее развалил трактором — такая была старая — бригадир тракторной бригады Степан Горленко, а вместо нее построил вот этот кирпичный, размалеванный, под цинковой крышей, с резным крылечком домик…

Значит, улица, выходит, та самая, его, Андрея Лысогора. Однако никаких Стригунов на этой улице малый Андрейка уже не застал. Хотя фамилию такую и слышал. Еще когда они с отцом и матерью перебрались сюда из Селезневки — отец тогда начал работать на электростанции, — так кто-то из соседей говорил, будто один из Стригунов служил у немцев полицаем.

Далее по обочинам улицы стояли густо, чуть ли не вплотную друг к другу, такие же или похожие кирпичные, изредка саманные домики, какие-то игрушечно-праздничные, иногда довольно причудливо изукрашенные, с резными рамами и наличниками окон. Отличались они друг от друга главным образом тем, что одни были покрыты цинком, другие — обыкновенным железом, а третьи — гонтом. За хатами тянулись небольшие полоски огородов, садики — преимущественно молодой вишенник, груши, яблони, сливы, абрикосы, малинник, и лишь иногда еще встречалась старая груша-дичок.

Выделялись на этой новой улице лишь два деревянных, обложенных кирпичом пятикомнатных домика финского типа. Да еще кое-где сохранились по дворам, за новыми домиками, старые, вросшие в землю хатки, служившие здесь, видимо, кладовкой или хлевом.

Ни про Моргунов, ни про Пивней малый Андрейка не слышал. По его мнению, они здесь, на этой улице, никогда и не жили. А вот про Бунчужных слыхал. Только откуда же ему было знать, что Бунчужные одновременно назывались еще и Пивнями! Он хорошо знал все про Ольгу Бунчужную, потому что жил на улице ее имени и очень гордился этим. Всего через шесть дворов от дома Андрейки широкое, непривычно просторное, заросшее курчавым спорышом, пустовало подворье Ольгиной мамы, теперь уже покойной Меланьи. Вросла в землю старая, под новой соломенной крышей, глиняная, с маленькими окнами, однако еще довольно крепкая хата. Под окнами палисадник, засохшие стебли высоких мальв, кусты сирени. В этой хате жила когда-то Ольга. А мать ее умерла совсем недавно, в прошлом году летом. В хате теперь никто не живет. А будет в ней, говорят, музей Ольги Бунчужной. Учреждение, кстати, в бывшей его, лысогоровой, Терногородке вовсе уж неслыханное!

Андрей с Андрейкой открыли новую, но уже потемневшую от дождей деревянную калитку и вошли на пустой двор. Узенькой, может, единственной здесь, на этой улице, старой, памятной Лысогору тропинкой, протоптанной в извечном спорыше многими поколениями дедов, прадедов, а то и пращуров Бунчужных вдоль низенькой, окрашенной в веселые цвета ограды палисадника, прошли они мимо окна в глубину двора. Постояли, осмотрелись вокруг.

Двор был старый и хата старая, кажется единственная на этой улице. И, правду сказать, ничем Андрею Семеновичу не памятная. И кто жил тут в его время, никак не припомнит.

— Скажи, Андрейка, а в этой хате, кроме Бунчужных, никто раньше не жил?

Нет. Он, Андрейка, хорошо помнит: тут всегда жила мама Ольги Бунчужной.

— А может, ее еще как-то называли?..

— Нет, не помню… Все и всегда звали: мама Ольги Бунчужной…