Отчий дом

Долго еще лежал он в темноте с раскрытыми глазами, пытаясь разобраться в своих разворошенных чувствах и настроениях, даже и отдаленно не подозревая и не предчувствуя, как близко к его собственной судьбе, к тому неразгаданному в ней, что беспокоило его на протяжении многих лет, тревожа своей загадочной неразрешенностью, стоит и эта вот непредвиденная дискуссия, и этот навязчиво преследующий его, с каким-то чуть ли не мистическим упорством вот уже вторые сутки, рассказ. И, уже засыпая, почему-то вдруг вспомнил тот осенний, пылающий всеми красками нью-йоркского октября, парк в Остербее на Лонг-Айленде и то, как они в далеких пятидесятых годах читали с товарищами, снисходительно улыбаясь, в киевском журнале такой, казалось тогда, мило-наивный очерк «Кагарлык догоняет Америку». Вспомнил и подумал: ну что ж, возможно, он и имел тогда право на эту снисходительную улыбку… Да, наверное, и сегодня мы в чем-то еще не догнали эти америки. Однако в главном, в решающем, в том числе и в запросах и свершениях, в этих «шагах саженьих» новых советских людей, давно уже догнали и бесповоротно опередили! И вот теперь он возвратился в родные края. И сегодня состоялось первое знакомство с этими новыми людьми, с земляками. А завтра… Завтра принесет новые знакомства, новые, во многом, очевидно, неожиданные впечатления и новые открытия.

На следующий день с самого утра по заранее установленному «протоколу», как шутя говорил Николай Тарасович, земляки пригласили Андрея Семеновича в новую школу-десятилетку. Была она совсем рядом, неподалеку от гостиницы. Трое пионеров — высокая, не по годам строговатая смуглянка с миловидным бледноватым личиком и двое мальчишек — проводили его тропинкой мимо большого фруктового сада, выращенного на некрутом косогоре над Черной Бережанкой. Вышли на просторное школьное подворье, к главному входу в четырехэтажное белое здание. Осматривая школу с большими, сверкавшими в лучах утреннего солнца окнами, Лысогор пытался вспомнить, что здесь было раньше. Вспоминалось неясно. Стояли здесь, кажется, какие-то старые хатки, были полоски огородов, невысокая скала, под которой они, школьники, всегда купались, далее отлогий, уже обмелевший, вымытый талыми водами овраг. И справа за ним… да вот он и сейчас стоит, его «госпиталь», приземистое, узкое и длинное, толстостенное, похожее на тюрьму строение с узкими, точно бойницы, окнами. Когда-то это и в самом деле был солдатский аракчеевский госпиталь, а уж потом его, Андрея, родная школа. Школа, с которой связаны, возможно, самые теплые воспоминания, самые счастливые минуты его не очень веселого детства… Теперь возникла рядом со старой, серой и мрачной, новая, белая, праздничная. И тех высоких тополей, которые шумели густыми листьями вдоль ее фасада, уже нет. И стоит она какая-то одинокая, осиротевшая, будто обиженная на тех неблагодарных, что оставили ее на произвол судьбы. От этого ее печального вида, от невольной мысли о том, что там, в этих дорогих для него классах, теперь хозяйничает, как ему объяснили, потребительская кооперация, у Андрея Семеновича больно сжалось сердце. Ни малейшего следа, ни малейшего намека на давно отшумевшее в этих крепостной толщины стенах его и целого его поколения детство. И ни единого одноклассника на все село. Лишь вот это грустновато-элегичное, трогательно волнующее видение его родной, его забытой, «обиженной» школы рядом с этим новым, ослепительно белым, со сверкающими окнами зданием, которое, казалось, сопровождало его все то время, пока он гостил в родном селе.

Выслушав рапорт светловолосого розовощекого мальчика, председателя пионерской дружины имени Ольги Бунчужной, поздоровавшись с директором Петром Петровичем, другими учителями, шагнул на широкие ступеньки. Вместе с ним поднялись на ступеньки строгая высокая девочка и Петр Петрович. А уже за ними длинной цепочкой потянулись и все остальные. В просторном светлом вестибюле и вдоль лестницы, которая вела на второй этаж, встречая его, с обеих сторон вытянулись пионеры, все как один, и мальчики, и девочки, в белых блузках, красных галстуках, синих штанишках и юбчонках, островерхих «испанках», черных туфельках и красных носках. И при мысли, что эти линейки были выстроены ради встречи с ним, Андрей Семенович почувствовал какую-то неловкость. «Словно парад при встрече высокого правительственного лица», — мысленно пошутил он, чтобы хоть как-нибудь пригасить неловкость. И сразу же, торопливо и смущенно кивая головой направо и налево, рванулся вверх, переступая через две ступеньки, стараясь как можно скорее пройти через строй.