Отчий дом

С каждым днем его сходство со своим тезкой казалось Еве все более разительным. Дошло до того, что не только цвет глаз, лоб, прическа, нос и подбородок, но и голос, и манера разговаривать казались ей у раненого подполковника удивительно похожими на Андреевы.

И, кто знает, может, с того все и началось. Может, именно это сходство, подлинное или мнимое, все в конце концов и решило.

Она после войны служила в группе войск, расположенных в Германии, и жила в городе Галле.

Муж, которого она отняла у смерти, «сшила себе по частям», был к тому времени уже генерал-майором и командовал танковой частью. В том году, когда в газетах довольно часто печатались ооновские речи Андрея, они невольно вспоминали своего земляка. Еве представлялся не теперешний известный дипломат, а тот петриковский юноша-комсомолец, которым он остался в ее памяти, — худущий, горячий и трудолюбивый практикант Старгородского соцвоса.

Андрей Павлович, ее муж, знал всю Евину жизнь до мельчайших подробностей. Тогда, в начале сорок шестого, когда он стал уже «транспортабельным» и они из Шеньяна переехали в Читу, Ева рассказала ему о себе все-все: кто она, откуда, как и почему так, а не иначе сложилась ее жизнь. Времени для этого у нее было более чем достаточно — все тихие зимние и весенние вечера, когда она постепенно — сначала вторую руку, потом часть левой ноги, потом и всю левую, а со временем и правую — высвобождала из твердых гипсовых клещей. За это долгое время лечения они так привыкли друг к другу и сроднились мыслями и настроениями, что незаметно рассказали друг другу о каждом своем шаге в прошлом, каждой мысли, не скрывая ничего, в самом деле будто брат и сестра. Еще тогда он стал одним из тех троих, которые дали ей рекомендацию для вступления в партию. Он, Андрей, был первым. Потом еще два ее коллеги — военврачи.

Тогда же приезжали к нему в Читу родители — подвижный, моложавый еще отец, высокий, стройный и сухощавый шутник с густыми усами, и невысокая, полная, круглолицая, с громким, выработанным за многие годы учительствования голосом мать.

Сначала Ева очень боялась, чтобы эта встреча, неминуемые материнские слезы не взволновали Андрея Павловича и не сказались на состоянии его здоровья. Поэтому лично встретила гостей на аэродроме и долго учила и напутствовала их, как им вести себя при встрече: на первый раз долго не задерживаться в палате и еще много разных предупреждений. Но все сложилось на удивление хорошо. Мать, конечно, всплакнула, однако сдержалась, встретившись глазами с суровым Евиным взглядом, давясь невыплаканными слезами, больно прикусила нижнюю губу. А отец сразу же взял шутливую ноту и, поддерживаемый в этом сыном, выдержал ее до конца, хотя, разумеется, на душе у него было очень нелегко. Затем все вошло в определенную колею, так что за две недели, проведенные родителями Андрея в Чите, выздоровление его, как казалось Еве, пошло более ускоренным темпом…

Через несколько месяцев Андрей Павлович встал на ноги, и его отправили в один из крымских санаториев. Из Крыма он сразу же написал ей, сообщил свой адрес, и они начали переписываться.

Пока он лечился в санатории, Еву вместе с воинской частью перевели в Белоруссию. Он приехал к ней в Могилев зимой, поздоровевший, бодрый и веселый. Далее все произошло просто и естественно, будто наперед было условлено. Андрей Павлович, как он потом шутил, «поставил калым» начальнику госпиталя и командиру части, повел ее в местный загс, затем отпраздновал «брачный контракт» с «посаженными родителями» и увез жену в Москву, где должен был получить новое назначение.

Назначение им дали в Закавказский военный округ, и они несколько лет жили то в Грузии, то в Армении. Детей у них не было, поэтому Ева не демобилизовалась, служила в гарнизонных госпиталях и, постепенно продвигаясь по службе, получила наконец звание подполковника медицинской службы. Очень часто ему, а иногда и ей приходилось бывать в разъездах. И каждая встреча у них после такой разлуки была праздником. Жили дружно, глубоко уважали друг друга, как это и бывает в большинстве случаев у людей, которые женятся не в молодом возрасте. Характер его был уравновешенный, и все у него шло весело, с шуткой. К ней обращался тоже чаще всего шутливо. Один раз — на «вы» и «Ева Александровна», другой — «товарищ майор» или «доктор Нагорная». А иногда, один на один, вспоминая ее давние злоключения, — и так: «Моя дорогая поповна», и это уже не причиняло ей досады и совсем не раздражало. Воспринимала спокойно, как давно отболевшее, как мягкую, невинную шутку. Порой он говорил: «Следовало бы нам, дорогой доктор, наконец, посетить какой-нибудь театр». Или: «Товарищ майор, приказываю вам немедленно принять соответствующие меры по ознаменованию Нового года!» А когда жили в Галле, иногда в свободный вечер приглашал: «Дорогая моя поповна, а не пройтись ли нам и не поклониться der Eselsbruner?»