Отчий дом

Он пристально посмотрел на нее и снова, второй раз за все время, улыбнулся.

— Тогда буду терпеливо ждать. Танцуйте. Лучше всего в роли молодой, если уж дотянете меня до уровня жениха.

— Дотяну! Если уж вас потянуло на жениховство, обязательно дотяну!..

Нужно было о чем-то говорить, поддерживать его настроение, раздувать в нем слабенький огонек жизни. Да и времени для бесед было предостаточно. Пока он стал транспортабельным, прошло почти три месяца!

За три месяца они привыкли друг к другу, как брат и сестра, а чужой город им так надоел, так обоим хотелось домой, что и смотреть на все здешнее не хотелось.

Разговаривали часто, обо всем, что придет в голову, что доходило до них извне. Он начал привыкать к ее посещениям, к голосу, просил, чтоб именно она хоть несколько минут посидела у его кровати, побеседовала с ним. Однако о себе они рассказывали друг другу мало. Он оказался человеком очень деликатным и расспросами, если она сама не давала для этого порода, не надоедал.

Спросил однажды, вскоре после первого разговора:

— Так вы как же? В самом деле с Украины?

— Вроде бы так, — уклончиво ответила она.

Уловив ее нежелание распространяться на эту тему, подполковник умолк. И лишь значительно позже, когда наверняка знал, что это не причинит ей огорчения, спросил:

— А учились, заканчивали институт где?

— В Алма-Ате.

— На хирурга?

— Нет, хирургом меня сделала война.

— Так, значит, вы из Казахстана?

— Как вам сказать…

Спустя некоторое время, как раз в тот день, когда прибыла с далекой Родины почта, а ему письма не было, подполковник продекламировал:

І знов мені не принесла нічого пошта з України…

Услышав это, она машинально спросила:

— А вообще?

— Вообще идут! — оживленно ответил он. — Пишут и отец, и мать. Мечтают прорваться сюда, ко мне. Ответил, что пусть уж потом, когда на родную землю эвакуируемся… А вам?

— Что? — сначала не поняла она.

— Пишут?

Она помолчала, вздохнула. И на этот раз, не ожидая нового вопроса, заговорила:

— Мне писать некому. Осиротела еще с малых лет. Есть, а возможно, был брат. Последнее письмо от него получила в сентябре сорок второго…

В конце второго месяца его, как он говорил, «великого лежания» высвободили ему из гипса правую руку, и он радовался этому, как ребенок. Все еще не веря такому чуду, стискивал ладонь в кулак, сжимал и разжимал пальцы, шевелил всеми сразу и по одному, а то вдруг поднимал кисть на уровень глаз и долго рассматривал ее.

Однажды утром, когда врач вошла в палату, он, широко улыбаясь, протянул ей зажатый между пальцами конверт.

— Вот, Ева Александровна! — Они уже начали обращаться друг к другу по имени и отчеству. — Вот! Написал мой старик. Он у меня казачина! Держится как бог. Учитель. И мама тоже. Вы только посмотрите, какой почерк! Каллиграфический!

Чтобы поддержать его настроение, она взяла конверт, взглянула, и первое, что бросилось ей в глаза, был не почерк, в самом деле очень красивый, а написанный этим почерком обратный адрес: «Скальновский район, село Каменная Гребля».

— Послушайте, Андрей Павлович! — воскликнула она взволнованно. — Да мы ведь с вами, оказывается, земляки! Ваша Каменная Гребля в каких-нибудь двенадцати километрах от Петриковки!

— Так вы, кроме всего, еще и петриковская? — искрение обрадовался он.

— Не совсем. Но некоторое время учительствовала там.

И при этом не удержалась, чтобы не добавить:

— Тут у нас с вами еще один земляк есть!

— В Мукдене?

— Нет, вообще… в Китае… В Чунцине, наверное.

— А-а! Знаю! — уверенно воскликнул он. — Как же, знаю, Андрей Лысогор!

— А вы что, может, знакомы?

— Да нет. Лично нет, но…

— А я вот и лично, — прервала она больного. — Когда-то давно работали вместе. Лет, может, пятнадцать. Теперь, если бы встретились, и не узнали бы друг друга.

Он повертел в руке отцов конверт, помолчал.

— А я и не догадывался, что он из наших краев. Хотя слышал… Еще этим летом приходилось мне одну нашу делегацию от Читы до Саратова сопровождать. Я здесь, на Востоке, уже более года служу. А делегация военно-дипломатическая. Возвращалась из Китая. Об этом Лысогоре просто легенды рассказывали… Он там, в нашем посольстве при Чан Кайши, то ли первым секретарем, то ли посланником уже. Китайский не хуже китайцев знает. Говорят, будто уже написал историю китайской литературы. Тезка мой, оказывается. И еще говорили, будто он даже внешне на меня похож. Как только прибыл из Китая самолет в Читу, вышла из него эта делегация, здороваемся, а один там в гражданском пристально посмотрел на меня и спросил: «Скажите, вы случайно не брат Андрея Семеновича Лысогора?» — «Нет, говорю, только земляк». — «Странно, — улыбнулся тот, в гражданском. — Такое разительное сходство!»

Услышав этот рассказ, Ева тогда впервые внимательно взглянула на подполковника. Не обмолвилась и словом, но мысленно воскликнула: «Мама моя! Как же это я сама этого не заметила!..»