Отчий дом

И все же, узнав о том, что его на некоторое время отпускают в родную страну, Андрей просто сходил с ума от радости, восторга и страха, боясь поверить, что это правда. Не верил до последней минуты, до тех пор, пока самолет мягко не коснулся-колесами советской земли на одном из военных аэродромов.

В течение всего многочасового полета он ничего другого не ощущал, только напряженное ожидание того момента, когда самолет черкнет колесами землю аэропорта и он почувствует этот радостный толчок.

Когда сошел с самолета на землю, в лицо ему ударил напоенный солнцем и горькой полынью тугой ветерок херсонских степей. Неважно, что степи вокруг были узбекские. Все равно свои, все равно родные. Он как бы увидел печальную мать у низенькой калитки, петриковские терны в низеньких ложбинах, где они бродили с Евой лунными весенними ночами. И тревожно сжалось сердце: как там его односельчане и все соотечественники? За тысячи километров, за огненными полосами фронтов, в фашистской неволе.

А его, кажется, встречали. И не только дипкурьеры наркомата. Чуточку в сторонке стоял… честное слово, стоял их «гномик-китаец». Как и всегда, щупленький, сухой Кощей Бессмертный. Подошел не по-профессорски степенно, а как-то торопливо. Все такой же энергичный, порывистый в жестах и словах. Вот только загорел до неузнаваемости, стал темно-коричневым. Был он в полосатой, с расстегнутым воротником футболке, в длинных, до колен, защитного цвета шортах. На загоревшем носу то же, что и раньше, пенсне, а на темени черная с белым узором узбекская тюбетейка. Приподнявшись на цыпочки, чмокнул Андрея в щеку, осмотрел со всех сторон остро и придирчиво.

— Фу-ты ну-ты! — сказал ворчливо. — Дипломат, да и только. С головы до ног. Куда там Чемберлену с Черчиллем! Повзрослел, посолиднел. Посерел без солнца. И физиономию, как говорится, наел на дармовых харчах… Ну ничего, мы тебе тут спесь собьем! Вот только рассчитаешься со своими дипломатами, займемся защитой диссертации. А как же! Обязательно! Получили, прочли, подготовили. А это вот, знакомься, можно считать, достойный преемник и продолжатель, аспирантка второго года обучения китайского отделения Ольга Баканюк. К тому же непременный и бессменный секретарь диссертационной комиссии. Прочла твою диссертацию и… голову потеряла. Следит за каждым твоим шагом. Ждала с нетерпением. Будет досаждать теперь разными консультациями. У нее, понимаешь, тема такая… А ты, можно сказать, живой свидетель — с Конфуцием почти на «ты» и с самим Чан Кайши запанибрата. Знакомьтесь!..

Обалдевший от продолжительной воздушной болтанки и степного ветра, Андрей только сейчас заметил что-то светло-рыженькое, пушистое, как цыпленок, с большими-большими голубыми глазами-блюдечками, уставившимися на него с откровенно восторженным любопытством.

— Ольга! — подала она хрупкую, с длинными тонкими пальцами руку. — Очень приятно! В самом деле, я о вас столько наслышалась! Вы у нас в институте, можно сказать, стали легендой. В самом деле, возлагаем на вас большие надежды. И это… не только я…

И уже потом, когда они уселись в зеленый «козлик», потихоньку, чтобы не услышал «китаец», сказала:

— А вы не пугайтесь. Не слушайте «деда», это он шутя запугивает. От вашей диссертации все в восторге. И от всего, что успели напечатать по Китаю. Думаю, вас ждет здесь приятный сюрприз. Если что, запомните: я первой намекнула…

Все время — перед защитой и во время самой защиты диссертации — Ольга Баканюк не отходила от него ни на шаг. Первой встречала, как только входил в институт, который, эвакуировавшись из Москвы, разместился в нескольких аудиториях Ташкентского университета, и последней провожала к дверям гостиницы. Сияя своими васильково-синими глазами-блюдечками, говорила, расспрашивала неутомимо, восторженно, почти не умолкая, так что Андрей однажды даже пошутил:

— Знаете, Ольга, я начинаю вас ревновать.

— То есть? — слегка зарделась девушка. — На каком основании? И к кому?

— К старенькому Ли Бо… А я ведь сначала поверил было, что вас в какой-то мере хоть немного интересует и моя скромная особа.

— Ну, знаете… Я целыми днями пою ему дифирамбы на весь Ташкент, а он…

— Дифирамбами соловьев не кормят. Да и… не мне адресованы дифирамбы.

Когда выпадало свободное время, она, ташкентка почти с двухлетним стажем, знакомила Андрея с городом, водила по музеям, заводила в какие-то узенькие улочки, почти средневековые уголки или же на пестрые и шумные восточные базары. Наконец подарила ему полосатый, на вате, узбекский халат и тюбетейку. Заставила надеть это при ней и, вспыхнув румянцем, воскликнула:

— О! Знаете, в этом наряде у вас в самом деле что-то такое… что-то от восточного поэта или философа!

— Бесспорно, — согласился Андрей. — Я с некоторых пор и сам замечаю, что у меня разрез глаз начал косовато удлиняться, на китайский манер…