Отчий дом

Разомлевший от первых, уже по-весеннему ласковых лучей солнца, хлопец словно в каком-то забытьи стоял и бездумно наблюдал, как выламываются одна за другой из сплошной ровной глади прозрачные льдины, сверкая под лучами солнца зеленоватыми гранями…

— Лысогор?

Он даже вздрогнул от неожиданности. Рядом, неизвестно откуда взявшись, стояла Нонна Геракловна. В темном демисезонном пальто, в черных перчатках и своей неизменной зимней круглой шапочке. В руке у нее была небольшая черная сумочка и толстая, в старой обложке книжка.

Андрей растерялся и, не найдя что ответить, какое-то время стоял молча.

Она взглянула на него только ей присущим пристальным и придирчивым взглядом, в котором хлопцу каждый раз почему-то чудилось что-то словно бы даже обидное. Взглянула, будто не узнавая, и спросила, как всегда, строго:

— Почему ты здесь, Лысогор?

Всегда и ко всем школьникам она обращалась только по фамилии.

— Смотрю, — обескураженно и чуточку удивленно ответил Андрей.

Она, будто не расслышав его ответа, постояла немного и неожиданно спросила:

— Хочешь зайти ко мне домой?

Он так удивился, что снова ничего не ответил, стоял молча, понурившись.

— Это вот здесь, рядом. Пошли, — почти приказала она.

И, не дожидаясь ни согласия, ни какого-либо иного ответа, круто повернулась и стремительно зашагала по тропинке вверх, ни разу не оглянувшись, не поинтересовавшись, идет ли Андрей за нею следом или остался стоять на месте.

Удивленный, растерянный и все же заинтересованный, он покорно, даже и не пытаясь понять, что к чему, пошел следом за ней.

Это в самом деле было рядом. Тропинка от скалы потянулась вдоль невысокого глухого забора. И уже через минуту Нонна Геракловна толкнула впереди себя в этом заборе почти незаметную для постороннего глаза калитку, и они оказались в негустом старом яблоневом саду. За яблоневым садом тянулись заросли вишенника, далее — большой лоскут огорода с неубранной прошлогодней картофельной ботвой, две старые-престарые груши-дичка, несколько полусухих, старых слив и обсаженная вокруг густыми кустами сирени хата, скорее дом, хоть и крытый соломой, совсем не сельского вида, с большими окнами, длинный, на два резных деревянных крыльца и с двумя дымоходами на поросшей островками зеленого мха высокой крыше.

Дом этот Андрей видел сейчас впервые. Никогда ранее не бывал здесь, не случалось ему заходить на эту незнакомую ему улицу, от которой дом был надежно закрыт не только забором, а еще и высокими и густыми кустами сирени. И, взглянув на него, хлопец вдруг подумал с удивлением: «Ну совсем такой, как у старосветских помещиков на рисунке в книге Гоголя!..»

С деревянного крыльца, хорошенько почистив сапоги, Андрей ступил в небольшие темноватые сени. Дверь слева была непривычной — двустворчатой, как он потом узнал, филенчатой. За этой дверью, в просторной, на три окна, комнате, Андрея поразил сверкающий, устланный крестьянскими ковриками, крашеный пол. Такой непривычный, чистый, что в первый миг он заколебался, боясь ступить на него. Но, оглядевшись, он сразу забыл про пол. Впереди стояли темно-вишневые резные шкафы, за стеклянными дверцами которых тусклой позолотой поблескивали корешки множества дорогих книг в тяжелых темно-зеленых, темно-синих и черных переплетах. И было их, этих книг, в шкафах столько, что такого количества за свой короткий век он еще никогда и не видел, даже в школьной библиотеке.

Потом, уже значительно позднее, он узнал, что были там переплетенные годичные комплекты журнала «Нива» почти за тридцать лет, многотомные дорогие издания Пушкина, Достоевского, Лермонтова, Толстого, Некрасова, Шекспира, Помяловского, Байрона, Гюго и многих других тогда еще неизвестных ему русских и мировых классиков. Кроме того, восьмидесятидвухтомный энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона и еще много книг на французском языке.

Все это сказочное богатство он обнаружил и оценил, конечно, не сразу. Тогда же… тогда Андрей будто окаменел, молча застыв с ошеломленным видом. Стоял и слова промолвить не мог, мысленно в восторге повторяя: «Ох ты ж… Ох ты ж!..»

— Проходи. Садись вот сюда, на стул.

Нонна Геракловна повторяла эти слова, вероятно, уже в третий или четвертый раз, пока они наконец дошли до него, и хлопец, опомнившись, ступил несколько шагов от порога, осторожно примостившись на самом краешке стула с изогнутой спинкой, не отрывая восторженного взгляда от тускло блестевших золотом книжных корешков.

— Ты любишь книги?

Он и теперь едва услышал эти слова и молча кивнул головой в ответ.

— Хорошо. Но сначала давай выпьем с тобой по стакану чаю!

Потом Андрей часто вспоминал, да так и не мог ясно вспомнить, пил он или не пил этот чай. Запомнилось из всего этого только то, что был будто в жару. Щеки у него горели, уши пылали, а голова была словно в тумане. В памяти и чувствах у него от этого первого посещения осталось главное: с этой встречи и началась их дружба, длившаяся несколько лет.

— Послушай, Лысогор, посмотри и отбери себе домой то, что тебе самому захочется.