Отчий дом

Следующим днем после встречи с Якименко было воскресенье. Адам, по правде говоря, в свое возвращение в техникум верил мало, поэтому и решил на всякий случай совсем здесь рассчитаться. Сдать в общежитии место, кровать, белье, одеяло и подушку, рассчитаться с библиотекой и сдать в столовую талоны на завтрак, обед и ужин. Что ни говори, а в его положении каждая копейка на счету. А он этих талонов закупил до пятнадцатого июня. А поскольку воскресенье выходной, вот и задержался он со всем этим до понедельника. Из города на прямую подлеснянскую дорогу выбрался уже в два часа. Понедельник, как известно, день тяжелый, невезучий, на этот раз он был еще и облачным. Облака, правда, тихие, вяловатые, какие-то пепельно-серые. Но, казалось, это только к лучшему, легче и приятнее идти по холодку. А день майский был довольно длинным. Да и сколько там дороги? Километров сорок до Подлесного, потом еще семь в сторону вдоль берега Лопушанки — и вот тебе уже и коммуна. Не успеет хорошенько стемнеть, как он будет дома.

Невеселым, правда, будет это возвращение домой.

Едва вышел из города, на железнодорожном переезде его внезапно настиг моросящий, надоедливый дождь. Может, и не долго он будет идти, но все же, наверное, успеет намочить. Поэтому на всякий случай Адам решил переждать под навесом длинного железнодорожного пакгауза. Зайдя за угол пакгауза, увидел там какого-то человека. Сначала даже внимания на него не обратил, не до то было. Вот и простояли рядом несколько минут молча.

Дождь прекратился так же незаметно, как и начался. Незнакомый человек чиркнул спичкой, прикурил от нее дешевую папиросу. В посвежевшем от дождя воздухе остро и приятно запахло табачным дымом. Адам, не оглядываясь, вышел из-под навеса, в три прыжка пересек колею, спустился с невысокой насыпи и неторопливо пошел по тропинке вдоль полосы высокой, заколосившейся уже ржи обочь подлеснянской дороги. Лишь через некоторое время услышал за спиной приглушенное покашливание. Оглянулся. Человек, прятавшийся с ним от дождя под стеной пакгауза, шел следом за ним. Сначала шел тоже неторопливо, потом, докурив папиросу, ускорил шаг, догнал Адама, заговорив неожиданно из-за спины:

— Вижу, юноша, странствуете куда-то не близко! Куда, если не секрет?

— Какой там секрет, — не задумываясь ответил Адам. — Не близко, но не так чтоб и очень далеко. В Подлесное.

— О, выходит, нам по пути. Вдвоем веселей, если не возражаете.

У Адама не было причины возражать. Пусть будет так. Не все ли равно! Шли рядом почти всю дорогу молча. Адаму вообще было не до разговоров. Спутник тоже оказался неразговорчивым. Предложил было папиросу, а поскольку Адам оказался некурящим, то дальше так и шли добрый час, не проронив ни слова. Ступал этот человек широко, видимо, издавна привычен был ходить, и Адам едва успевал за ним. Спутник этот был и на вид, и по возрасту таким, что сразу и не распознаешь, кто он. Хотя как будто из простых. И одежда — мало ли в чем тогда ходили люди! — ни о чем особенном не говорит. На голове обычная по тем временам кепочка с пуговицей на темени, старый, офицерского покроя, с четырьмя накладными карманами, френч, ношеные, вздувшиеся на коленях черные штаны и солдатские ботинки. За спиной туго набитый зеленый солдатский вещмешок. В руке толстая палка из черноклена. Лицо круглое, видно, уже несколько дней не бритое, усы густые, темные, подстриженные щеточкой, глаза серовато-зеленые, чуточку выпуклые, брови кустистые, насупленные. Ну вот и все. Ничего о нем особенного не скажешь.

За всю дорогу Адам по своей воле не промолвил, наверное, и десяти слов. А человек этот, хотя вроде бы и молчаливый, неразговорчивый, все же как-то незаметно, слово по слову, да и выудил из парня все, что его интересовало: кто он и откуда, куда идет. А о себе лишь скупо обронил: идет, мол, издалека, откуда-то из-под Изюма, возвращается домой, в Старые Байраки. И еще добавил, что Адамова отца, батюшку Александра, если он является его отцом, помнит, когда-то якобы встречались. Вот и все, что он сказал.

В дороге дождик, накрывший было их при выходе из города, ненадолго нагонял их еще несколько раз. А уже под вечер разгулялся вдруг по-настоящему. На закате солнца, когда они стороной обходили Подлесное, припустил такой густой и сильный, что за каких-то десяток минут оба они промокли до нитки. Ранее Адамов спутник все время глуховато покашливал, будто прочищал горло. А теперь, промокнув под дождем, бредя по раскисшему, вязкому чернозему, раскашлялся и расхаркался уже по-настоящему. И от этого, видно стало, сразу же притомился.

В коммуну они пришли уже совсем затемно. А ему, этому спутнику, до Старых Байраков оставалось еще добрых верст тридцать. Поэтому, вполне естественно, Адам предложил ему передохнуть, просушиться и согреться до утра в комнате отца.